Доброключения и рассуждения Луция Катина

Все эти суждения были не новы. О том же, известно, спорили меж собой граф Орлов с графом Паниным. Луций слышал из-за портьеры шорохи — это ворочалась в своем кресле царица.

Погодите, ваше величество, сейчас вы скучать перестанете.

— Не угодно ль выступить какому-либо представителю городских сословий? — спросил Катин, со значением поглядев на Лисёнкова. Тот сидел бледный, кусал губы. Но не подвел, поднялся, вышел к трибуне.

— А по-нашему, по-купеческому, чужеземная торговля, конечно, дело хорошее, но не с того починать надоть! Первая надоба и кривда Руси — крепостное душевладение!

Он задохнулся от собственной смелости. В шатре сделалось очень тихо. Дворяне обмерли, перестало шелестеть платье за портьерой. Луций с восторгом смотрел на своего питомца, будто ставшего выше ростом и озарившегося внутренним сиянием. Вот он, глас и лик народа! Внимайте, ваше величество! Трепещите, рабовладельцы!

— Вот где грех, вот где несправедливость! — с еще большим напором продолжил нижегородец, совладав с волнением. — Вся трудовая сила досталась во владение вам, дворянам, а как вы ею распоряжаетесь? Мужики у вас на барщине работают спустя рукава, потому что не на себя! Но и на себя хорошо работать они тоже ленятся — на кой им, коли всё одно земля барская? Вы мужиком и распоряжаться-то не умеете! Так и знайте: мы, российское купечество, в Москве все как один всеподданнейше попросим у матушки-государыни правды и заступы!

Сзади доносился шепот Козлицкого, который, должно быть, объяснял царице, кто этот запальчивый оратор, а Катин что-то перестал понимать, к чему ведет купец. Оно, впрочем, тут же разъяснилось.

— Нет, судари мои! Справедливость так справедливость! Что же это одним только дворянам крепостными владеть? А нам, купцам, по-вашему, дармовые работники не нужны? Шалишь! Жалаем, чтоб нашему брату, честно́му хозяину, вернули право владеть душами, как было раньше, в старину! Без того правде на Руси не бывать!

— А харя у вас, купчишек, поперек себя не треснет?! Души им подавай! Ты не крепостных, ты у меня вот что получишь! — вскочил на ноги, потрясая тростью, некий дородный господин на «орловской» половине. — Господа, вы послушайте, как быдло заговорило! Неужто стерпим?

— Не-ет!!! — дружно подхватили правые скамьи, да и с центральных неслись возмущенные крики.

— Господа депутаты, уважайте друг друга! Прошу всех сесть! — запротестовал Луций, но вяло. Речь представителя «третьего сословия» повергла его в оцепенение.

Председателя не послушали. Несколько дворян ринулись к трибуне, и Лисёнков получил сначала удар палкой, потом, уже повернувшись бежать, пинок под зад. Отпрыгнув, бедолага налетел на коринфскую колонну, от той полетели куски гипса. Богиня Юстиция качнулась, рухнула, рассыпалась на части: весы в одну сторону, меч в другую, покрытая повязкой глава покатилась в третью.

Борец за права купечества полз к выходу на четвереньках, осыпаемый ударами. Доставалось и другим городским депутатам, уж непонятно за что, а на скамьях сцепились «панинские» с «орловскими» — накопилось.

Оглянувшись назад, Катин не увидел секретаря. За приоткрывшимся занавесом тоже было пусто.

Ушла…

Но это Луцию было уже все равно. Оглушенный, потерянный, еле переставляя ноги, он побрел вон. Когда удалился от шатра саженей на двадцать, полотняный чертог, несостоявшаяся колыбель российского парламентаризма, дрогнул и бессильно опустился. Должно-быть, колонну сшибли окончательно.

Глава XVI

Умные люди ведут себя по-умному, а герою открывается, для чего Бог промыслил Россию, вслед за чем является богиня Ювента

Луций не помнил, где бродил после краха всех своих замыслов. Улицы, дома, заборы, прохожие — он не замечал ничего. Раз увидал вывеску трактира «Забудь Печали», вошел, попросил водки, которую отродясь не пробовал. Выпил пахучей гадости, обжегшей горло, но ни опьянения, ни облегчения не ощутил. Тогда потребовал бумаги, чернил и с ожесточением написал несколько размашистых строк.

Вот так. Кончено!

Потом, уже с целью, скорым шагом направился к телятниковскому дворцу и прошел в крыло, где квартировал Козлицкий.

Секретаря Луций нашел в обществе хозяина, перед обильным угощеньем. Егор Васильевич был улыбчив и трезв, но Иван Спиридонович с трудом удерживал подбородок на опертой об стол руке.

— Выпил вина, впервые в жизни, — сообщил он Катину заплетающимся языком.

— Вы тоже? — поморщился Луций, недовольный присутствием постороннего лица. Говорить с Козлицким он хотел наедине.

— Хоррошая штука!

Телятников полез с полным кубком — потчевать.

— Нельзя не выпить, батюшка. Такие дни — всему поворот! Сначала я мочалку свою сбрил, и ничего, свет не перевернулся, а государыня дала ручку облобызать да пожаловала привилею на поиск медных руд. Великое дело! А ныне дочку выдаю, Иринеюшку, за друга и благодетеля Егор Васильича…

Полез целовать Козлицкого, тот подмигнул Катину.