Доброключения и рассуждения Луция Катина

— Бе…да. Катастрофия, — наконец справилась с дыханием Груня. Она была умненькая, книгочея, обожательница всяких трудных слов. — В селе конные, трое. Мы-де государя Петра Федоровича люди. Один страшный — ужасть… Есаулом звать… Наших мужиков многих знает, по имени кличет…

— Что еще они говорят, эти люди? — спросил Катин. Сердце у него застучало, заторопилось.

— Что они утром побили синбирское войско. Солдаты не стали палить в законного государя, покололи своих офицеров, а воеводу связали, на осине повесили…

Сзади громко вскрикнула Полина.

— Бежать вам надо! — Девочка оглянулась назад, в темноту. — Есаул этот подбивает всех сюда. Суд чинить, добро делить. Я, как услыхала, сразу к вам. Уходите!

— Пускай подбивает. Наши не пойдут, — твердо сказал Луций. — А с тремя я как-нибудь управлюсь. Спасибо, что предупредила.

— Груня! — позвала от окна всхлипывающая Полина. — Давно они появились, эти трое?

— Скоро после обеда. Сначала по избам ходили, всех на площадь звали. Многие не хотели, так они за шиворот. Потом есаул этот у отца Викентия из погреба бочонок церковного вина выкатил, стал всех угощать…

— Что отец Викентий? Цел ли? — встревожился Катин.

— Не видала его…

— Ничего с ним не будет, спрятался где-нибудь. Он не дурак, — быстро сказала жена. Она больше не плакала. — Не о том ты заботишься! Злодеи деревню уже полдня мутят, а никто нас не предварил, только Груня. Уходить надо, и скорей!

От дороги, что вела из села к усадьбе, донесся неясный гул.

Уже идут, понял Луций. Флогистон обжег его изнутри своим судорожным пламенем, но верх, как всегда в опасную минуту, взял Рационий.

— Благодарю тебя, Груня. Ты сама уходи. Чтоб не увидели. Парком, — отрывисто сказал Катин девочке. А жене крикнул: — Одевайся. Я заседлаю Букефала и Цирцею. Коляску не успею.

И побежал к конюшне. Она встретила его теплом, конским запахом, фырканьем из темноты. Накинув седла — наскоро, без потников — и кое-как затянув подпруги, надев уздечки, Луций потянул лошадей к выходу. Они не упирались, но шли неохотно, всхрапнули на яркий свет луны.

Перед домом ждала Полина. В руке она держала какой-то узел.

В дальнем конце прямой аллеи зашумели голоса.

— К воротам уже нельзя… — Луций быстро соображал. — Возьмем влево, через парк, к боковой калитке! Садись в седло.

Она не послушалась.

— Поздно. Услышат, пустятся в погоню. Поле лунное, увидят. И боюсь я скачки. Не выкинуть бы…

— Ты права. Что же делать?

— Стегни лошадей, сильней! — сказала жена. — Пусть заржут и поскачут через заросли. Те подумают, это мы. Пустятся вслед. Выиграем время.

— А мы куда?

— Вниз, к реке. Уйдем на лодке.

С обрыва вниз, к причалу, вела лестница, а там, в самом деле, привязана лодочка для речных прогулок.

— Умница, — восхитился Катин. — Беги. Я за тобой. Только захвачу одеяло. На реке будет холодно. Тебе простудиться еще хуже, чем растрястись.

— Одеяло здесь. — Она показала узел. — Еще каравай хлеба и фляга рома, согреться. Лупи!

С размаху он хлестнул сначала Букефала, потом Цирцею. Оскорбленные такой несправедливостью, благородные животные громко выразили протест ржанием. Он стегнул сызнова — тогда вскинулись, рванулись в тьму.

— Уходим!

Они бросились на крыльцо в дом, чтобы пробежать его насквозь, к задней двери.

А на подъездной площадке уже стучали копыта.

— Леском скачут! — крикнул визгливый голос.

Другой, басистый, ответил:

— То пустые кони, дура! По стуку не слышишь? Здесь они. — И громче, во всю глотку. — Эй, Карогда, шевелись! Весело́ будет!

Уловка не сработала…

За домом Луций увидел, что до обрыва им не успеть. Широкая лужайка была вся залита луной. Увидят из окна, побегут следом. Или просто застрелят.

— Туда!

Он показал на поленницу дров.

Еле успели за нее спрятаться, как дом наполнился шумом. Там грохотали тяжелые шаги, что-то рушилось и трещало, за стеклами мелькали тени.

— Нету! И здесь нету! — орали голоса. — Убегли!

— А и бес с ними, — отозвался все тот же бас. — Волоки всё добро на лужайку, делить! Там, вишь, дрова. Запалим огонь, светло будет!

— В кусты! — шепнул Катин. — Быстрей! Держись тени!

Пригнувшись, они перебрались в шиповники. Луций придерживал ветки, чтобы жену не ободрали колючки, о себе не думал, и скоро всё лицо саднило от царапин. Пустяки!

— Сейчас они разожгут костер, и ничего вокруг не будут видеть, — тихо сказал он. — А мы еще дождемся тучи.

Хватило бы двух-трех минут темноты, чтобы вылезти из укрытия и потихоньку, краем лужайки, перебраться к лестнице. Бог даст, не заметят.

Дом и поляна озарились багровым, прыгающим светом. Дрова занялись быстро. Пламя побежало по сухому дереву, застреляло, взметнулось. Вокруг стало светло, как днем.

Луций нахмурился. Этак и без луны не уйдешь…

Теперь было хорошо видно людей, они суетились, размахивали руками, волокли из дома всё, что в нем было, без разбора: мебель, посуду, одежду, книги, даже клавикорды.

Но Катин смотрел не на скарб. Каждое лицо, которое он узнавал, было как удар кнутом.

— Леонтий Крюков! Я же ему зубы лечил! Марфа Кольшина! Ты ее грамоте научила… Ваня? Не может быть! Мой лучший ученик!