Доброключения и рассуждения Луция Катина

Скорбный список всё разрастался, и Полина в конце концов пихнула мужа локтем:

— Перестань! Семи лет мало, чтобы переделать людей.

Но верящий в человечество Луций и тут, повздыхав, нашел причину для бодрости.

— Пришло меньше ста человек, — сообщил он. — Большинство грабить не захотели!

— Чтоб нас прикончить, хватит и этих, — отвечала жена, не сводя взгляда с лужайки. — Выберемся живы — посмотрю потом в глаза каждому.

А Катин поразмыслил немного и тихо объявил:

— Я понял, в чем разгадка. Хоть мы с тобою живем скромно, а все же несравненно богаче крестьян. Корень всех зол — неравенство. Пока оно сохраняется, миром будет управлять зависть. Надо было нам построить себе обыкновенную избу.

— Ага, — зло прошептала Полина Афанасьевна. — А тем, кто умнее, надо вышибить мозги. Кто больше работает — переломать руки. Кто выше — укоротить. Кто красивее — изуродовать лицо. Вот тогда все будут равны…

Луций схватил ее за руку:

— Тише!

Кажется, грабеж закончился. Из дома больше ничего не выносили. В ярко освещенный круг, прихрамывая, вышел человек в казацком кафтане, с саблей на боку.

— А ну ша! — зыкнул он басом. — Шапки прочь! Буду указ государев честь!

Сам тоже сдернул папаху. Голова у есаула было странная и страшная, похожая на череп: поверху обритая на татарский манер, посередине лица черный треугольник. Луций не сразу догадался, что это матерчатый лоскут, привязанный на месте носа.

Не по лицу, а по торчащей снизу деревяшке, по движениям, да теперь еще и по хорошо слышному голосу Катин узнал, кто это.

— Агап Колченог! Откуда? Его ведь сослали в уральскую каторгу…

— И ноздри вырвали, — шепнула Полина. — Вишь, какой красавец.

За спиной у есаула встали двое казаков, тоже с обнаженными головами. Закричали:

— Слушай, слушай государево слово!

Стало тихо.

— Ты, Жоха, грамотей, ты чти, — велел Агап.

Бережно достав из-за пазухи свиток, один из его подручных развернул бумагу.

— «Сим объявляется во всенародное известие! Жалуем мы с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в подданстве у помещиков, быть верноподданными собственной нашей короне! И награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, вольностью и вечным казачеством, не требуя рекрутских наборов, подушных и прочих податей! Владением землями, лесными и сенокосными угодьями! И рыбными ловлями! Освобождаем от всех чинимых злодеями-дворянами народом отягощениев! Повелеваем сим нашим именным указом: кои прежде были дворяне в своих поместьях, оных разорителей ловить, казнить и вешать, и поступать с ними так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении которых противников и злодеев-дворян всякой сможет возчувствовать тишину и спокойную жизнь, которая до века продолжаться будет!» Подписано: «Петр Третий, император и самодержец всероссийский».

— Положим, ничего такого с крестьянами мы не чинили, но манифест составлен сильно, — поделился Катин с женой впечатлением от услышанного.

— Скоты, — кратко ответила Полина. — Ты гляди, что они делают!

Как только чтение бумаги закончилось, Агап махнул рукой, и крестьяне кинулись на добычу.

Началась свалка, почти сразу перешедшая в драку. Бабы не могли поделить, рвали на куски Полинины платья, мужики колошматили друг друга за охотничьи ружья, сапоги, стулья. Кто-то вопил, кто-то захлебывался руганью. Замахивались и опускались кулаки, на траве шевелилась и рычала куча-мала.

Агап покатывался от хохота, покрикивал:

— Круши, голытьба! Костей не жалей! А ну, кто ловчее!

Он был одет богато. На кафтане золотой позумент, сабля в серебряных ножнах, за шелковым кушаком два хороших пистолета.

Наконец от имущества остались только книги да древко гартенляндского флага, висевшего в кабинете хозяина. Полотнище содрали — видно, бабам на платки, девкам на ленты. Еще никому не воспонадобились глобус и портрет Дидерота, разодранный и без рамы. Но шуму меньше не стало. Крестьяне бились между собой, и пожива переходила из рук в руки.

Агапу потеха прискучила.

— А ну, хлопцы, шугай их, пока не переубивались!

Казаки с гиканьем, с бранью, с нагаечным свистом кинулись на крестьян. Те бросились врассыпную, уволакивая кому что досталось. Один — плотник Миха, которому Луций когда-то привез из города набор хороших инструментов, — остался с пустыми руками. Он подобрал земной шар, повертел в руках, плюнул, швырнул оземь, а после изрубил топором.

— Зачем?! — дернулся Катин.

Но Михе этого показалось мало. Он стал хватать книги и одну за одной, с ожесточением, кидать в огонь.

— Я совсем не понимаю людей… — убито пробормотал Луций.

— Чего тут понимать? — Жена скривила губы. — Когда человек решает быть скотиной, ему трудно остановиться. Бог с ними, с книгами. Скорей бы оно окончилось.

А дело шло к концу.

Колченог вытянул из пламени корягу.

— Я щас запалю костер побольше энтого!

Швырнул горящую деревяшку под стену дома. За нею вторую, третью.

— На кой дом-то жечь? — заволновались мужики.

— Чтоб духу дворянского не осталось!

Есаула стали уговаривать:

— Брось, Агап. Дом справный. Там школа, там обчество собирается.

— Обчество? Школа?