Добролёт

Темнело. Гости с песнями расселись в автобусе, и я вдруг, глянув в окно, увидел, как Буйлов построил у заплота всю свою семью, и они дружно начали махать ладошками, прощаясь с гостями. Но гостям было уже не до них: все были сыты, пьяны и, как говорится, мыслями в дороге. Виктор Петрович вновь вспомнил Колю Рубцова и запел:

Потонула во тьмеОтдалённая пристань.

По канаве помчался —Эх! – осенний поток…

Вот так, с песнями, через час мы были уже в Красноярске.

Позже мне Олег обмолвился, что тот ящик с тушёнкой он привёз Буйлову накануне. А в 1992 и 1993 годах к Олегу как основателю «Красноярской газеты» один за другим приезжали на два-три дня Виктор Алкснис, Эдуард Лимонов, Владимир Жириновский, Александр Стерлигов, Михаил Астафьев, Владимир Исаков, Илья Константинов, Нина Андреева, Светлана Горячева, Александр Проханов, Сергей Кургинян, Тадеуш Касьянов. Многих из них Олег возил в Овсянку к Буйлову посмотреть на живого тигролова, послушать его таёжные рассказы, проекты и прожекты, связанные с планами по обустройству загородного гнезда.

Приезжая в Иркутск, Толя и мне показывал чертежи теплицы, бани и огромного дома, которые он собирался построить на берегу Маны. С его слов я знал, что он построил в дальневосточной тайге уже не одно зимовье, и верил, что Буйлов способен и на этот подвиг. Но оказалось, не стоит этого делать. Позже произошло непредвиденное: под тяжестью выпавшего снега обвалилась стеклянная крыша гигантской теплицы. При расчётах перекрытия, как потом отмечал Толя Статейнов, не хватило Буйлову грамотёшки. Затем начались семейные неурядицы. После развала страны честные и правдивые писатели стали не нужны власти, ручеёк гонораров усох, оставалось одно – идти по миру с протянутой рукой. Приехавший в Красноярский край генерал Лебедь выделил Толе трёхкомнатную квартиру в Дивногорске, и на этом дверка захлопнулась. Пащенко чем мог пытался помогать Буйлову: давал деньги, возил к нему известных людей. Но нельзя пережить за человека его нескладную жизнь. Растерянный Буйлов, заблудившись в бытовых и жизненных дебрях, ушёл от Дарьи, от собственных детей и уже с новой, молодой, но пьющей женщиной уехал в Тайшет, чтобы усыновлять и высиживать, как таёжная кукушка, чужих детей, и, как выяснилось чуть позже, это стало его последним кочевьем…

* * *

Мне запомнилась одна из самых грустных встреч с Распутиным в Иркутске. Был поздний осенний вечер. Свернув под арку, заметил впереди идущего пожилого человека. Обгоняя его, я неожиданно для себя увидел, что это, тяжело шаркая подошвами, бредёт Валентин Григорьевич. Я осторожно дотронулся до его плеча.

– А, это ты, Валера, – узнал он меня. И, помолчав немного, добавил: – Помнишь, ты мне рассказывал, как тяжело давались Василию Ивановичу Белову госдумовские ступеньки? Теперь вот и я запинаюсь о бордюры.

Проводив его до подъезда, я пообещал, что через пять минут заскачу, и побежал в ближайший магазин за тортом. Дверь в квартиру мне открыла невестка и, оглянувшись, крикнула:

– Валентин Григорьевич, это к вам! – И быстро упорхнула в соседнюю комнату. Обычно Валентин встречал меня и сразу же шёл на кухню заваривать чай. Здесь же я застал его одиноко сидящим на стуле в большой, заставленной книгами комнате. Кивнув в сторону, где слышался смех молодой невестки, он с горечью изрёк:

– Жениться надо один раз! Всё остальное от лукавого.

Я удивлённо глянул на него, мне показалось, что он сказал это даже не себе и не мне, а кому-то невидимому, сказал – и сам себе не поверил. Как будто хотел остановить самого себя, отгородиться от своего холодного одиночества, от того, чего уже нет и не будет… И тотчас же вспомнилось, как однажды я приезжал к Валентину на дачу. Хотя было солнечно и тепло, на нём были измазанные глиной кирзовые сапоги и старенькая, видавшая виды фуфайка, видимо, с самого утра копал грядки на огороде. Угостив меня чаем, он сказал, чтоб я отдыхал с дороги, а он закончит работу на огороде. Я пошёл за ним следом. Углядев, что в двери хлябает ручка, я решил поменять шарниры. И тут приехала невестка, занесла в дом сумку, затем вышла во двор, глянула на стоящее над крышей солнце, расстелила на лужайке одеяло, достала книжку, разделась, прилепила на нос листок, чтоб не обгорел, и улеглась загорать.

Распутин глянул в её сторону и с еле заметной улыбкой пошутил:

– Ну вот, кажется, все при деле.