Добролюбов

Таким образом, Добролюбов подводил проницательного читателя к мысли о том, что реакционная педагогическая система и вся организация подготовки будущих педагогов губительны для молодых людей и направлены к тому, чтобы лишить их всякой самостоятельности, превратить в послушных исполнителей воли «начальства», то есть, иными словами, сделать из них покорных слуг самодержавно-полицейского государства. Таковы были действительные задачи института, поставленные перед ним его венценосным основателем и ревностно осуществлявшиеся Давыдовым.

Статья Добролюбова была первым и блестящим опытом применения эзопова языка молодым публицистом. Скрытый политический смысл его выступления, сразу разгаданный Чернышевским, обеспечил статье шумный успех в передовых общественных кругах. Имя автора, к счастью для него, осталось неизвестным, но не потому, что было хорошо скрыто, а главным образом потому, что молва немедленно приписала статью Чернышевскому. Он сам 24 сентября 1856 года писал об этом Некрасову, уехавшему за границу: «Статья (в библиографии) о Педагогическом институте произвела прелестнейший эффект, так что я решительно конфужусь от похвал, которыми осыпают меня за нее (она приписывается мне)».

Много позднее Добролюбов узнал, что администрация института усердно разыскивала автора статьи, обращалась к Панаеву и Бекетову, пытаясь обнаружить его через редакцию или через цензуру.

* * *

Выступление «Современника» в самом деле не прошло бесследно. Это было время, когда к голосу передового журнала внимательно прислушивалось русское общество. В какой-то степени вынуждены были считаться с ним и в правительственных кругах. Поэтому рецензия Добролюбова не только произвела «эффект» среди людей, близких к «Современнику», но и повлияла на положение дел в Педагогическом институте. Шемановский прямо указывает в своих воспоминаниях, что рецензия подорвала авторитет Давыдова «и в министерстве, и в публике». Его стали бояться гораздо меньше, хотя на первых порах он и пробовал новыми угрозами удержать прежний институтский порядок. Но угрозы теперь мало помогали, студенты начали смелее отстаивать свои права; они молча выслушивали директорские речи, в которых звучали уже не только приказы, но и просьбы, а затем предъявляли свои требования, касавшиеся главным образом тех пунктов устава, которые не хотелось выполнять Давыдову. Разумеется, он еще пользовался властью, но все же атмосфера в институте несколько разрядилась, и студенчество подняло голову, ощутило свою силу.

Однако перемены начались далеко не сразу, они стали заметны только зимой, последнего учебного года (1856/57). А до этого произошло еще одно столкновение Добролюбова с директором, которое окончательно обострило их отношения и еще более озлобило «Ваньку». Судя по всему, это было или перед самым выходом книжки «Современника» со статьей об институте, или вскоре после ее появления. Началось с того, что студенты четвертого курса, возмущенные голодным рационом, решили затеять «борьбу за стол». 25 августа Добролюбов от имени всего курса написал прошение, в котором весьма скромно предлагалось, ввести некоторые меры для улучшения питания (дежурства на кухне, записи отзывов об обедах в специальной книге и т. п.). Прошение было всеми одобрено, но возник вопрос: кто подаст его Давыдову?

Долго шли споры, никто не хотел брать на себя рискованное поручение. Тогда Добролюбов не выдержал, взял прошение и сам понес его к директору. «В делах такого рода, — , замечает по этому поводу Шемановский, — …в нем являлась решимость, стремительность действий, готовность итти вперед даже и тогда, когда толпа смешалась при виде предстоящей опасности и готова уже отступить назад. Так целен, так верен с самим собой был этот человек».

Притихшие студенты долго ждали его возвращения, наконец он пришел бледный, расстроенный, со сжатыми губами. Никто не знал, что произошло в кабинете Давыдова, но было ясно, что дело плохо. Добролюбов тут же сел писать какую-то бумагу и, через час отправился с нею к Вяземскому, в министерство просвещения.