Добронега

Хелье поспешно натянул себе на голову темно-синюю сленгкаппу, выбранную им самим на торге и похожую на плащи, которые он видел в Константинополе, присел под окном и затаил дыхание. Скрипнула ставня и соперник выглянул наружу и посмотрел по сторонам. Ничто в темном дворе его не насторожило. Он снова прикрыл ставню, выждал какое-то время, а затем резко ее распахнул. Хелье, уже хотевший было подняться на ноги, был рад, что не поднялся. Ставня снова закрылась, а затем жидкий свет, пробивавшийся сквозь щели, исчез. Хелье поднялся. В помещении было темно. Он приник ухом к ставне.

— Вроде никого, — сказал голос соперника по-норвежски.

* * *

Мария смотрела широко открытыми глазами в темный потолок. Сползший с нее Эймунд сопел ей в плечо, конец его белесой бороды щекотал ее ребра. Ей нравилось, что она может вызывать сильные чувства в этом сильном человеке, de facto повелителе самого могущественного тайного общества континента, по желанию сажающего конунгов и князей на престол. Этому человеку мало было Норвегии — он отказался от нее. Ему мало было и Руси. Он совершенно точно намеревался в скором времени стать повелителем мира. А когда они оставались вдвоем, Мария повелевала им. И это было приятно. Он был третий, и лучший, мужчина в ее жизни. Ей было двадцать лет. Женщина в ней пробуждалась изредка и засыпала снова. Эймунда это не смущало, а Мария об этом не догадывалась, хоть и чувствовала временами некую неуверенность и неудовлетворенность. За исключением особых страстных натур, молодые женщины всегда думают, что как бы ни было хорошо, лучшее все равно возможно.

Казалось бы — повелитель континента, куда уж лучше. Но ведь это не все? Власть — не всё? Или всё? Ей нравилось, что Эймунд радуется встречам с ней, хочет остаться с ней наедине, ждет момента. Иногда ей было приятно с ним. Всё или не всё? А мальчишка, который так ее любит — как бы было ей с ним? Никак. Это невозможно. Это было бы унизительно. Это был бы разврат.

Она провела ступней по мускулистой ноге Эймунда. Приятно. Потрогала бороду. Тоже приятно. Он обнял ее одной рукой и слегка прижал. Не очень приятно. Провел рукой по ее боку. Приятнее. Потрепал по волосам. Неприятно.

— А если бы, — спросила она, — на давешней встрече оказалось бы, что у меня нет ни списков, ни амулета, что бы ты сделал?

— Хмм? — спросил он сонно. — Ты это к чему?

— Вот предположим, что я все придумала. Про амулет и хартии. Чтобы привлечь к себе внимание. Что бы ты сделал?

— Не болтай, — сказал он. — Такими вещами не шутят. Это страшное преступление.

— Ты бы меня не защитил?

— Но ведь амулет у тебя был. Чего ж придумывать то, чего не было. И ты откуда-то знала ведь, что существуют Неустрашимые. И знала, где их найти.

— А вдруг мне это сказал кто-нибудь, и я решила воспользоваться?

— Не болтай, — повторил Эймунд. — Легкомысленная ты бываешь порой, я даже диву даюсь. Как в тот раз, с племянником Олофа. Чуть все не раскрылось. Кто бы мог подумать — бабу послать на такое дело. Как ее? Эльжбета? Эржебет?

— Эржбета.

— Будто верных людей не стало.

— Вернее Эржбеты никого нет. Не сомневайся.

— Вернее-то может и нет. Но как ей это удалось — неизвестно. Парень был очень крепкий. Оно правда, что Неустрашимые сразу о тебе узнали. Но все равно глупо.

— Что тебе сказал Святополк?

Эймунд помолчал немного, но все-таки ответил:

— Брат твой менее легкомысленный, чем ты. Он сразу понял, что к чему, и ухватил главное. Понял, что пока есть Борис, толку не будет. Колебался недолго.

— Я бы тоже недолго колебалась. Борис меня два раза чуть не погубил. Гаденыш. Пьяница.

— Бориса я все-таки возьму на себя. Ты не вмешивайся.

— Я и не собиралась. Я вообще против всего этого. Я не люблю, когда людей убивают, когда их можно просто спрятать подальше.

— Сына князя не спрячешь. Да и хлопот много. Помнишь главное правило? Неустрашимые действуют так, чтобы их потом ни в чем нельзя было обвинить. Хорошо, что Борис с войском идет. В Киеве к нему было бы не подступиться. А в чистом поле много чего можно придумать. Я уж придумал.

Мария поворочалась, изменила положение, и положила голову на грудь Эймунду.

— Что же ты придумал? — спросила она нехотя.

* * *

Слушая у ставни, Хелье несколько раз облился холодным потом. Неровное мычание, вскрик, опять мычание, вздохи. Разговор. Нужно было уйти, уехать, никогда больше не возвращаться в Киев, затаиться в глуши. А то и в Корсунь махнуть, или в Константинополь. Но он продолжал слушать, кусая губы до крови, морщась, дрожа от ненависти и растерянности. Недоумение его росло. Нет, подумал он, дело не в том, что она такая. Она вовсе не такая. Это этот мерзавец такой, а она ему подыгрывает. Со мной было бы по-другому. Она не падшая, не пропащая, она хорошая, но ее развратили, испортили эти гады. Неустрашимые. Это из-за них я ездил в Константинополь. Они могли бы ее убить, если бы я опоздал. А теперь она снова с ними. А я — вот, подслушиваю у ставни. Амулет — знак Неустрашимых. Но ведь это чудовищно. Какое отношение к Неустрашимым имеет моя мать? Моя семья? Мои братья?