Добровольцы

Полковник Уфимцев приехал в столицуС большим чемоданом, с японскою водкой,С такими рассказами про заграницу,Что зимняя ночь показалась короткой.Как будто не старше он стал, а моложе,Хотя не в одной побывал переделке.И щеки покрыты пушистою кожей,И брови как две золотистые стрелки.Привез кимоно он с драконами Тане,А Леле такое ж, но только с цветами.А Славику — куклу в стеклянном футляре:«Ну как не учел я, что вырос наш парень!»И сделалось Тане по-взрослому страшноОт звона его орденов и медалей,От этой повадки его бесшабашной:Наверно, в разлуке не знал он печалей.Но утром не прежний — душа нараспашку, —Задумчивый и совершенно не пьяный,Сказал он, на брови надвинув фуражку:«Нам надо пойти прогуляться с Татьяной».Вот этого Таня как раз и боялась.Ее никогда он не видел зимою,А тут еще шубка совсем истрепалась,И мех на подоле свисает каймою.Губами сухими, как будто от жажды,

Хотелось Уфимцеву прямо и честноСказать, что он видел ее лишь однаждыИ как будет дальше, еще неизвестно.Но вместо того он сказал ей спокойно,Что в загс они утром отправятся завтра,Что он ее образ пронес через войны, —И это была полуложь-полуправда!А Тане, смущенной, хотелось поведатьЕму о прихлынувшем к горлу мученье,Что он для нее был мечтой о Победе,Не Славкой, а Славой — в высоком значеньи.А нынче шумит он, острит грубовато,Дымит папиросой, пьет желтую водку…А может, она перед ним виновата,Что слишком поверила встрече короткой?Хотелось сказать ей: «А может, не надо?Был вечер свиданья и годы разлуки».Но грустно шепнула она: «Как я рада!» —Чтоб только конец положить этой муке.Он вспомнил полячку из города ЛюблинИ девушку из офицерской столовойИ громко солгал ей: «Легко, когда любишь,Быть верным возлюбленной в битве суровой».Снежинками их обвенчала столица,И щеки румянцем украсила вьюга,Решили в гостиницу переселиться

Они, загрустив, но поверив друг в друга.И если была в том частица обмана,То каждый себя обманул, не другого.…Наутро Уфимцевой стала Татьяна.Все в мире чудесно, красиво и ново.Сомненья ушли, унеслись огорченья,Она дождалась своей радостной доли.Полковник легко получил назначенье,Он будет в Москве испытателем, что ли…Видать, у начальства в чести,На «эмке», машине казенной,Он едет на службу к шести,Оставив любимую сонной.Прикрыл осторожно он дверь,Не то она рано проснется.Пускай отдыхает теперь,Метро без нее обойдется.Не знает жена ничегоО службе его, о работе,Все ждет и жалеет его:Не холодно ль там, в самолете?Не скучно ль ему одному,Не страшно ль в пустыне воздушной?Нет, кажется, жарко ему.Нет, кажется, вовсе не скучно!

У птицы особенный вид,О ней еще песен не пели.И даже отсутствует винт,Что в детстве мы звали «пропеллер».Машину выводят на старт.Как юный конструктор взволнован!А Славу вздымает азартНавстречу опасностям новым.Он первый… Он вызвался самРакетную птицу освоить.Свой звук отдавая лесам,Турбина могучая воет.Он делает «бочки», пике,И «горки», и «мертвые петли».Приборы послушны руке.Сейчас, как в бою, не запеть ли?Нет, он из машины своей,Пожалуй, не все еще выжал.Не знали таких скоростей,Никто не залетывал выше.Быстрей! Все быстрей! Он поет…Но видит в бинокли начальство,Что там, наверху, самолетРазламывается на части.А летчик? Он падает вниз!Сумеет ли выдержать сердце?

В ушах оглушительный визг.Кричи — это лучшее средство.Как долго к земным берегамПлывет парашюта медуза,Так больно рукам и ногамОт их невесомого груза.И снег заклубился, как дым.К пилоту бегут санитары,Конструктор склонился над ним,В мгновение сделавшись старым.Но, кровь вытирая со рта,Размазав ее по ладоням,Уфимцев твердит: «Ни черта,Мы звук непременно обгоним!»А ночью звонит он заждавшейся Тане:«Прости, что не смог я приехать к обеду:Погода нелетная, небо в тумане,Не раньше субботы я в город приеду».(И в мыслях сравнил он жену свою с Машей,А сравнивать, может быть, вовсе нельзя их,Поскольку тогда в поколении нашемЕще не водилось домашних хозяек.)И трубку кладет он рукою свинцовой,Согнувшись от невыносимой ломоты.Синяк на скуле набухает, багровый, —Наверное, он не пройдет до субботы!