— Хорошо, будет вам разговор, — генерал-губернатор кивнул. — Однако я хочу получить ответ прямо сейчас. Если Еременко подтвердит указ, вы подчинитесь?
— Конечно, — Кара взмахнул рукой.
— Вы?, — Сбыховский посмотрел на Семенова.
— Я офицер Его Императорского Величества и принимаю указ, — ответил он. — Однако после разговора с Еременко.
— А вы?, — столичный генерал обратился ко мне.
Мне хотелось встать, подойти к нему и врезать ногой в жирное брюхо, а потом пинать тушу и попутно разъяснять, что плевать я хотел на его губернаторство, на указ непонятно что возомнившего о себе императора и всех столичных чиновников. Но я последовал примеру Бурова и Семенова:
— Воля императора — закон. Хотя, сразу предупреждаю, что считаю этот указ несправедливым и буду его обжаловать.
Наверняка, Сбыховский решил, что уже одержал победу. Поэтому самодовольно улыбнулся и сказал:
— Это ваше право. Объявляю часовой перерыв. Затем снова встретимся. За этот срок вы успеете переговорить с Метрополией.
Показывая, что разговор окончен, Сбыховский отвернулся. Мы покинули помещение, и вместе с нами вышел Миронов. Все последовали за Семеновым, который направился в радиоцентр, и когда мы оказались на свежем воздухе, Буров обратился ко мне:
— Саня, дай закурить.
— Ты же бросил.
— Сейчас самое время снова начать.
Я достал пачку папирос, вместе с зажигалкой протянул ему и заметил, что у старого наемника подрагивает рука. Однако он смог самостоятельно закурить, сделал глубокую затяжку и выругался. Мне тоже хотелось ругаться, но я снова сдержался и задал Миронову вопрос:
— Максим, ты знал о том, что затевается?
— Нет, — он покачал головой. — Для меня этот указ тоже сюрприз.
— А тот молодой крендель рядом с генералом, кто такой?
— Гену Симакова помнишь?
— Командующего Кавказским экспедиционным корпусом?, — уточнил я.
— Да.
— Помню.
— Это его сын. Племянник императора. Его прислали учиться управлению отдаленными провинциями.
— И он знает, кто прихлопнул его отца?
— Догадывается.
— Плохо.
— Ага, — согласился дипломат.
История давняя. Гена Симаков, командующий Кавказским корпусом, предал своих солдат и поплатился за это. Причем многие догадывались, что к этому приложили руку спецназовцы Четвертой гвардейской бригады, а некоторые знали об этом наверняка. В частности знали в Госбезопасности. Следовательно, сын Гены может попытаться нам отомстить или попробует выбить из нас правду. Как бы там ни было, а ничего хорошего от него ожидать не стоило. Да и вообще все погано выходит. Ждали славы, орденов и медалей, а получили хомут на шею и скоро нас начнут грабить, душить налогами и отодвигать в сторону от управления колоний. Вот такая она — благодарность императора. Мы тут бьемся, стараемся принести пользу государству и "дамокловым мечом" нависаем над средиземноморцами, а нас под пресс. Где справедливость? Люди!!! Ау!!! Где правда? Нет справедливости, как и правды. И титулы, дворянская честь, доверительные отношения сюзерена и вассала, клятвы, договора и присяги — все оказалось обманом и мишурой. Мы повелись и нас снова обманули.
Тем временем, постоянно находясь под наблюдением морских пехотинцев, которые, наверняка, пресекут любую нашу попытку спуститься с горы к кораблям, мы добрались до радиоцентра. Семенов приказал вызвать на связь Метрополию и потребовать на переговоры Еременко. Время в запасе есть, и мы расположились в беседке неподалеку. Когда понадобимся, позовут, а сейчас самое время обсудить нежданно-негаданно возникшую проблему.
— Максим, — Кара посмотрел на дипломата, — оставь нас наедине, поговорить надо.
Миронов поморщился:
— Не доверяете?
— О чем не знаешь, того и под пыткой не выдашь, — наставительным тоном ответил Буров.
— Ладно, — не стал спорить Миронов. — Но учтите, задумаете измену, я буду на стороне Сбыховского, а вот в переговорах мог бы помочь.
— Иди уже… — Кара махнул в его сторону рукой.
Обиженный Миронов, не услышав от меня и Семенова слов поддержки, отошел в сторону и мы стали совещаться.
Оказавшись наедине, мы замолчали. У всех на уме одно и то же — зная своих сотоварищей, верных подельников в деле разграбления Бирмингема, я был уверен, что в этот момент мы мыслили одинаково. Но никто не хотел быть тем, кто первым озвучить эти мысли. И причина не в страхе, а в том, что у нас слова не расходятся с делом. Если что-то будет сказано, последуют действия, которые в корне изменят нашу судьбу, сломают привычный уклад и заставят пересмотреть все жизненные приоритеты. Вот потому и заткнулись, смотрели друг на друга и тупили.
— Саня, скажи, что думаешь, — не выдержал Буров.
— Да-да, — поддержал его Семенов, — говори.
Я отнекиваться не стал и перешел к сути: