Дочь дыма и костей

– Так, глупости. Чтобы одна девушка – там, внизу, – проснулась сегодня счастливая. Не то чтобы она этого заслуживала, нахалка. – Она по-детски капризно показала язык в сторону города, а затем протянула Акиве один из свертков с хлебом. – Держи. Теперь не умрешь.

Он заметил, что она дрожит, и раскрыл невидимые крылья. Ветер, дуя сквозь них, нагревался, и это помогло. Она свесила ноги через край и болтала ими в воздухе, ела, отламывая кусочек за кусочком от буханки. Он присел рядом.

– Как чувствуешь себя? – спросила она.

– Смотря что ты имеешь в виду, – ответил он, словно подхватив ее капризное настроение.

– О чем ты?

– Тебя волнует мое здоровье? Или ты хочешь, чтобы я остался слабым и беспомощным?

– О, точно! Хочу, чтобы ты остался слабым и беспомощным.

– В таком случае, я чувствую себя ужасно.

– Отлично, – ответила она довольно серьезно.

Акива понял: она думает о том, как бы не направить ненароком на него свои хамсы. Он был тронут – так же, как когда, проснувшись, обнаружил ее спящей. Она лежала такая прелестная и беззащитная – ее доверия, как и доверия Мадригал, он совершенно не заслуживал.

– Мне лучше, – мягко сказал он. – Спасибо.

– Не благодари. Я причинила тебе боль.

Его охватило чувство стыда.

– Не такую, как я тебе.

– Нет, – согласилась Кэроу, – не такую.

Яростно дул ветер. Мятежным порывом он растрепал ей волосы – в одно мгновение они были повсюду, словно стайка духов воздуха пыталась унести их, чтобы отделать свои гнезда синим шелком. Карандаш покатился к краю крыши и улетел вниз, так что Кэроу пришлось удерживать волосы двумя руками.

Акива ждал, когда она решит спуститься, но Кэроу молча наблюдала за рассветом: появившееся из-за холмов солнце загоняло в тень густые остатки ночи – они собирались в укромных уголках вне досягаемости утренних лучей.

Немного погодя она сказала:

– Вчера ты говорил, что самое первое твое воспоминание – солдаты, которые пришли за тобой…

– Я говорил тебе такое? – поразился он.

– Разве ты не помнишь? – Она повернулась к нему, шоколадного цвета брови удивленно поползли вверх.

Он встряхнулся, пытаясь мысленно вернуться во вчерашний день. Боль от дьявольских отметин затмила память, но ему и в голову не могло прийти, что он рассказывал о детстве и из всех дней выбрал именно этот. Ему показалось, что он вытянул несчастного маленького мальчика из прошлого – словно в минуту слабости вновь стал этим мальчиком.

– Что еще я говорил?

Кэроу вскинула голову. Это движение – мимолетный наклон головы – спасло ее в Марракеше, и вновь сердце Акивы учащенно забилось.

– Ничего особенного, – ответила она после небольшой паузы. – Потом ты заснул.

Она явно лгала. Что еще он рассказал вчерашней ночью?

– И все-таки, – продолжала Кэроу, глядя ему в глаза, – ты заставил меня задуматься о собственном первом воспоминании.

Опершись руками о крышу, она встала на ноги, и ветер вновь принялся трепать ее волосы.

– И что это за воспоминание?

– Бримстоун. – Ее дыхание слегка сбилось, на губах заиграла нежная и бесконечно печальная улыбка. – Это Бримстоун. Я сижу на полу позади него и играю с пушистым кончиком его хвоста.

Играет с кончиком хвоста? Это никак не вязалось с представлением Акивы о колдуне, которое терзало душу, жгло каленым железом.

– Бримстоун, – с горечью повторил он. – Он хорошо к тебе относился?

Бурлящий поток синих волос, страсть в глазах. Ответ Кэроу был резок.

– Всегда! По-твоему, тебе известно все о химерах? Ты не знаешь Бримстоуна!

– А может, Кэроу, – растягивая слова, произнес он, – ты сама его по-настоящему не знаешь?

– Что? – вскинулась она. – Чего именно я не знаю?

– Возьмем, к примеру, магию, – продолжал Акива. – Монеты желаний, которые он давал тебе. Ты в курсе, откуда они берутся?

– Откуда?

– Они не даются даром, Кэроу. У магии есть цена. За каждое желание заплачено болью.

32. Рядом с ним

Боль.

Кэроу стало плохо. Она вспомнила о каждом исполненном пустяковом желании. Почему Бримстоун никогда ей об этом не рассказывал? Знай она правду, поняла бы, почему он бросал на нее сердитые взгляды. И никогда не стала бы загадывать желания.

– Чтобы что-то взять у вселенной, нужно что-то отдать взамен, – сказал Акива.

– Но почему… боль? Разве нельзя отдать что-то другое? Например… радость?

– Здесь важно равновесие. Если ты отдаешь нечто, с чем легко расстаться, теряется весь смысл.

– По-твоему, заплатить радостью легче, чем болью? Что, к примеру, ты испытывал чаще?

Он посмотрел на нее долгим взглядом.

– Дельное замечание. Только этот закон придумал не я.

– Кто же?

– Мой народ верит, что это сделали божественные звезды. А у химер каждое племя имеет свою версию.

– Так… а откуда берется боль? – тревожно спросила Кэроу. – Это собственная боль Бримстоуна?

– Нет, Кэроу. Это не его боль. – Отвечая, Акива отчетливо произнес каждое слово, и следующий вопрос повис в воздухе: если это не его боль, тогда чья?

Ей стало дурно. Перед глазами возникла картина: лежащие на столах тела. Нет! Это, должно быть, нечто совсем другое. Она знала Бримстоуна, разве нет? Да, она могла не знать о нем всего. Но ведь она доверяла именно ему, а не этому ангелу.