Дочь фортуны

Карл зачитал ей весь репертуар нежностей, но не из коварства: он был глубоко убежден в своей искренности, Роза действительно ослепила его. Карл развязал шнурок корсажа и освободил девушку от нижних юбок – теперь на ней оставались только длинные батистовые панталоны и нижняя рубашка, через которую проглядывали бутоны сосков. Карл не стал снимать сафьяновые туфельки, оставил и белые чулки, завязанные под коленями вышитыми лентами. На этой стадии Карл замер, прерывисто дыша; в груди его клокотал вулкан, певец был твердо уверен, что Роза Соммерс – прекраснейшая девушка на свете и что его сердце взорвется фейерверком, если он не успокоится. Карл легко поднял Розу на руки, пересек комнату и поставил девушку перед большим зеркалом в золотой раме. Мерцающий свет свечей и висящие на вешалках театральные костюмы – все это скопище парчи, перьев, бархата и кружев придавало происходящему оттенок нереальности.

Беспомощная, хмельная от нахлынувших чувств, Роза стояла неподвижно, смотрела в зеркало и не узнавала эту женщину в нижнем белье, с растрепанными волосами и пламенеющими щеками, которую другой незнакомец – мужчина – страстно целовал в шею, не переставая ласкать груди горячими ладонями. Эта томительная пауза дала тенору возможность восстановить дыхание и вернула толику здравомыслия, утраченного во время первых атак. Карл принялся снимать с себя одежду прямо перед зеркалом, без стыда, и, нужно признать, раздетый он смотрелся куда лучше, чем одетый. «Ему нужен хороший портной», – подумала Роза, никогда прежде не видевшая голого мужчину – даже своих братьев в детстве; ее знания были почерпнуты из преувеличенных описаний во фривольных романах и из японских открыток, которые она обнаружила в багаже Джона: на них мужские органы обладали поистине оптимистичными пропорциями. Возникшая перед девушкой твердая розовая колбаска не испугала ее, как опасался Карл Бретцнер, а вызвала неудержимый веселый смех. Он и послужил камертоном ко всему, что произошло потом. Вместо торжественной и, в общем-то, болезненной церемонии, которой обычно является дефлорация, эти двое развлекались комичными прыжками, гонялись друг за дружкой по гримерной, по-детски перескакивая через стулья, допили остатки шампанского и открыли новую бутылку, чтобы забрызгать друг друга шипящими струями; они со смехом выкрикивали сальности и шепотом повторяли любовные клятвы, они кусали и лизали друг друга, они, утратив стыд, погрузились в бездонную трясину молодой любви – и так до вечера и даже до наступления ночи, напрочь позабыв о часах и об остальном мире. Существовали только они. Венский тенор поднял Розу в сказочные выси, прилежная ученица следовала за ним без колебаний, а оказавшись на вершине, сама отправилась в полет, обнаружив незаурядный природный талант, внимая указаниям учителя и спрашивая о том, о чем сама не могла догадаться, изумляя своего наставника и в конце концов победив его невесть откуда взявшимся мастерством, ошеломив великим даром любви. Когда им наконец удалось оторваться друг от друга и ступить на почву реальности, часы показывали десять. Театр был пуст, повсюду царила темнота, и, в довершение всего, улицы погрузились в густой, как крахмал, туман.