Дочь царского крестника

После налёта на «Воровскую» чекисты активизировались, получив грозную команду, во что бы то ни стало нейтрализовать отряд, действующий у них под носом. Повстанцев основательно обложили. Было небезопасно подходить к сёлам. Съестные припасы закончились, ни корки хлеба в перемётных сумах. Приуныли казаки, в желудках пусто, в головах бередящие души мысли: как дальше будет?.. И тогда, видя пессимизм в массах, вдохновляющую политработу с запечалившимися казаками провёл священник. В тайге к повстанцам примкнул иерей отец Иоанн Стуков. Было ему уже за пятьдесят. Человек бывалый. В Первую мировую воевал рядовым в стрелковом полку, был ранен. До войны окончил духовное училище, служил псаломщиком, в советское время стал диаконом, а потом рукоположен в сан священника. Служил в казачьей церкви Быркинской станицы.

Священник он ведь по определению враг коммунистов, бельмо в глазу атеистов. Его без того власти терпели с 1920 года, однако летом двадцать девятого над головой отца Иоанна сгустились тучи. Да добрые люди вовремя шепнули: батюшка, срочно уноси ноги, не то несдобровать тебе. Арест мог запросто обернуться расстрелом. Опережая драматические события, батюшка Иоанн «унёс ноги» и голову в тайгу. Благо, семьёй не обременён, вдовец. Два года скрывался в районе Нерчинских пещер. А потом присоединился к повстанцам.

От отца я не один раз слышал историю кулацко-повстанческого отряда, так его называли чекисты. Отец с большим уважением относился к Семёну Фёдоровичу, гордился им: «В нашем роду было три атамана: отец мой три срока в Красноярово атаманил, брат Фёдор и брат Семён, эти в Драгоценке были поселковыми атаманами».

Отец Иоанн, когда повстанцы, загнанные в угол, затужили, взобрался на кучу валежника, как на трибуну, и махнул речь (отец так и говорил – «махнул»), короткую, но ёмкую:

– Братья казаки, на всё воля Божья! – размашисто перекрестился и добавил: – Даст Бог день, даст Бог и пищу!

И спрыгнул на землю.

Отец Иоанн в Трёхречье в тридцатые годы одно время служил в церкви деревни Ключевая, а потом в посёлке на реке Чол…

И ведь прав оказался батюшка: дал Бог и день, дал Бог и пищу. Рано утром отправились четыре казака в разведку и наткнулись на отару, которую бурят пас. Разведчики своего не упустили, четырёх баранов (каждый по одному на плечи взвалил) прихватили. Подкормились казачки и направились к Аргуни.

Было их тридцать человек. Надо сказать, удача несколько раз отворачивалась от повстанцев, но тут повезло. Остановились на ночлег перед границей, среди ночи к костру вышли двое: Алексей Коликов и Шестопалов, имя последнего дядя не запомнил. Доложили, что они из этих мест и тоже собрались «за реку». Вновь прибывшие были осведомлены о расположении погранзастав и погранпостов. На следующий день (19 августа, на Преображение) на рассвете отряд вошёл в небольшой посёлок на берегу Аргуни. Запаслись хлебом у местных жителей. Коликов сказал, что лодки есть у водомеров. Пригрозили тем оружием и заставили переправить отряд на другую сторону. Водомеры и не сопротивлялись, перевезли всех на китайскую сторону, лошади вплавь добирались.

Пограничники опоздали на каких-то полчаса. О перемещении отряда им сообщили, в приграничном посёлке имелись осведомители. Когда погранцы прискакали к Аргуни, повстанцы были уже на другом берегу. Пограничники открыли огонь. Одна пуля легко ранила Коликова в руку. Остальным никакого вреда стрельба не принесла. Повстанцы ускакали от реки, оставив советских пограничников ни с чем. Китайских стражей границы попросту не было. Китай этим не заморачивался в то время. Казаки преспокойно направились в сторону Драгоценки. Дорогу дядя Сеня прекрасно знал.

В Маньчжурии власть была номинальная, гоминдановская. У многих из отряда в Трёхречье родственники жили, одни в Гражданскую бежали из России, другие позже – в двадцатые годы… Местное население имело контакты с властью. Кто-то неплохо китайский знал. Станичный атаман переговорил с кем надо и получил разрешение повстанцам легализоваться. Дядя Сеня застал живой мать, она в тридцать третьем умерла. Поселился у братьев – Фёдора Фёдоровича и отца моего Ефима Фёдоровича. Иннокентий Фёдорович жил отдельно. Дядя Сеня планировал легализоваться, затем выкрасть семью и тайком перевезти в Драгоценку.

Раздосадованные гэпэушники, у них руки чесались проявить героизм в уничтожении целого отряда бунтовщиков, если не переловить всех во главе с дядей Сеней, так хотя бы перестрелять основную массу для отчёта о проделанной работе. А получился полный пшик: отряд безнаказанно, не потеряв ни единого человека, под самым носом ускользнул.

И тогда разъярённые чекисты решили отыграться на жене командира. Начали склонять её к сотрудничеству. Дескать, ты вымани мужа, мы, как бы от тебя, пошлём человека в Драгоценку с запиской от тебя (своей рукой напишешь) с просьбой тайком забрать с детьми в Маньчжурию. Назначишь место, где будто бы ждать будешь его… Стращали, запугивали: иначе ни тебе, ни твоим детям не жить.