Дочь ведьмы

Энн вздохнула, и Бесс померещилось, что ее тело стало менее напряженным и натянутым. Она взяла дочь пальцем под подбородок и подняла ее лицо к своему.

– Пусть эти слезы будут последними, – сказала она, – чтобы ты не плакала, когда меня не будет рядом, чтобы их не пришлось утирать.

– Ох, мама, я такая… слабая. Если бы я могла развалить это жуткое здание и унести тебя в безопасное место. Как мне смотреть на то, как ты умираешь?

– В тебе больше силы, чем ты думаешь, Бесс. Не горюй обо мне. Я ухожу, чтобы воссоединиться с семьей, и твоя любовь будет со мной. Я не боюсь.

Бесс перестала плакать и коснулась материнской щеки.

– А я боюсь, – призналась она.

– Знаю. Но я всегда буду подле тебя. Помни об этом. Ты умная. Изобретательная. Упорная. Перед тобой целый мир. Я знаю, ты совершишь удивительные вещи.

Мать и дочь прервал свистящий кашель тюремщика, с топотом двигавшегося по коридору к камере.

– Ну хватит, – пролаял он, – время вышло.

– Как? – Бесс схватилась за руку любимой матери. – Вы сказали, час!

– Нет, девочка, это ты сказала. Я ничего такого не говорил. Идем, выведу тебя, пока работы не лишился.

– Я вам ни пенни больше не дам, пока мы не проведем вместе час.

– Дашь, если не хочешь, чтобы тебя тут заперли, наглая ты чертовка. Давай-ка сюда.

Он шагнул вперед и сорвал кошель с ее пояса.

– Теперь беги наверх, шевели хорошенькой молоденькой задницей, пока я не нашел ей другое применение.

Бесс повернулась к матери, и та быстро поцеловала ей руку.

– Ступай, – велела она, когда они обнялись, – и помни: больше никаких слез.

Откуда-то из глубины, из тайного уголка внутри, Бесс извлекла слабую улыбку. Потом отвернулась, боясь, что отвага ее покинет, и заставила себя на свинцовых ногах поспешить вслед за тюремщиком.

8

Бэтком был местом незначительным, поэтому похвастаться собственной виселицей не мог, а времени на ее постройку не было. Однако у западной околицы деревни рос крепкий дуб, который, сколько помнили жители, звали Деревом Висельников. Во времена менее цивилизованные на его удобных ветвях вздергивали как горемык, так и злодеев. Не было ни ступеней, ни помоста, с которого священник мог бы произнести слова утешения, но приговоренные тем не менее в конце концов повисали на веревках мертвыми. К этому дереву и направилась извилистым путем телега, на которой везли Энн и старую Мэри. Бесс казалось, что весь приход явился посмотреть на то, что она считала убийством двух несчастных женщин. Крестьянские семьи, торговцы, знать – все собрались и пихались локтями, пытаясь занять место, откуда было бы лучше видно. Телегу, в которой сидела мать Бесс, тащили два мула. У женщин по-прежнему были скованы ноги, на их шеи уже надели петли. Они стояли, привалившись друг к другу, чтобы не упасть на ухабах на окружавшие их деревянные колья. Каждый шаг мулов толпа встречала приветственными криками и насмешками. Бесс смотрела на обезумевшие лица и воздетые кулаки и мысленно возвращалась к арене для петушиных боев, где в последний раз видела такое дикое и скотское поведение. Она не спала ночью: запрягла Шептунью в повозку и нашла место на пригорке сбоку от Дерева Висельников. Отсюда она видела мать, а мать могла увидеть ее. Женщины обменялись взглядами, полными тоски и печали, но, повинуясь желанию матери, Бесс не плакала. Она и не могла. Словно за прошедшие страшные месяцы она выплакала все отпущенные в жизни слезы и их не осталось.

Когда преподобный Бердок начал читать молитву, толпа зашумела и принялась выкрикивать ругательства. Телегу подогнали под дерево, а свободные концы петель быстро перекинули через нижнюю ветвь. Перед деревом верхом на прекрасной белой лошади восседал Натаниэль Килпек. Он поднял руку, призывая к тишине, когда преподобный закончил вверять небесам еще две души.

– Да будет всем известно, – начал он тонким голосом, который теперь звучал в ночных кошмарах Бесс, – что здесь сегодня не одержана победа. Эти несчастные создания, стоящие перед нами, совращены дьяволом и заслуживают нашей жалости.

Послышался несогласный ропот. Килпек продолжал:

– Тем не менее я знаю, что собравшиеся поверят мне, если я скажу, что Бэтком стал более безопасным местом, местом более благочестивым, лучшим местом, потому что он избавлен от колдовства.

На это толпа ответила приветственными криками и возгласами: «Повесить ведьм! Пусть спляшут с дьяволом, если так его любят!»

Килпек повернулся к женщинам, стоявшим на телеге.

– Вам есть что сказать? – спросил он.

Мэри лишь заплакала и покачала головой. Энн сохраняла самообладание и произнесла:

– Я наконец ухожу к своей семье.

Казалось, Килпека раздражает ее спокойствие. Если он надеялся на отчаянные мольбы о милости и признания в последнюю минуту, то ничего не дождался. Мужчина снова поднял руку, давая знак констеблю, правившему мулами. Когда он резко опустил кисть, тот потащил мулов вперед. Обе женщины сорвались с задка телеги, увлекаемые веревками, привязанными одним концом к дереву, а другим – к их шеям.