Дочери огня

В монмартрские каменоломни он идет не для того чтобы вздремнуть, а ради беседы с обжигальщиками извести. Каменоломов он расспрашивает о допотопных животных, осведомляется о стариках, работавших на раскопках у Кювье^[316]. Кое-кто из них еще жив. Каменоломы — люди крутого нрава, но от природы наделены любознательным умом, и, сидя у пылающего костра, они часами готовы слушать рассказы о чудовищах, чьи останки им до сих пор случается откапывать, о переворотах, изменявших некогда облик Земли. Если какой-нибудь бродяга, проснувшись, потребует тишины, его быстро сумеют утихомирить.

К сожалению, большие каменоломни нынче закрыты. Одна из них — та, что была неподалеку от Шато-Руж, — прямоугольными своими сводами на высоких столпах напоминала друидический храм. Глядишь в ее глубину и с трепетом ожидаешь, что вот-вот оттуда появится Езус, или Цернунн, или Тевтат^[317], грозные боги наших праотцев.

Сейчас существуют только две пригодные для ночлега каменоломни, обе неподалеку от Клиньянкура. Но они битком набиты рабочими, из которых половина спит, чтобы уступить потом место другой половине. Вот таким путем все на свете утрачивает свой особый колорит! Вор — тот всегда найдет себе пристанище на ночь! В каменоломнях полиция ловила обычно лишь честных бродяг, которые не решались попроситься на ночлег у сторожевого поста, да пьянчуг, спустившихся с Монмартра и уже не способных сделать хоть шаг дальше.

Если идти в сторону Клиши, набредаешь порою на огромные газовые трубы — когда-нибудь они понадобятся, а покамест валяются под открытым небом, потому что украсть их никак невозможно. После исчезновения крупных каменоломен, эти трубы сделались последним приютом бродяг. Но потом их и оттуда изгнали: они вылезали цепочками, по пять-шесть человек в каждой. Полицейским только и приходилось, что ружейным прикладом поторапливать последнего в такой цепочке.

Некий пристав отечески спросил какого-то бродягу, сколько времени он ютится в трубе.

— Да уже месяца три.

— И не жестко вам было спать?

— Пожалуй что нет… Поверите ли, господин пристав, по утрам мне смерть как не хотелось расставаться с моей постелью.

Этими подробностями о монмартрских ночах я обязан своему приятелю. И с удовольствием думаю о том, что, пусть я и не могу сейчас уехать, возвращаться домой в дорожном костюме тоже бессмысленно… Пришлось бы объяснять, почему я опоздал на два омнибуса. Следующий поезд на Страсбург отправляется в семь утра. Ну а до семи чем себя занять?

Мо

Гляди, тот человек спускался в ад!

Утром, когда поезд мчал меня по рельсам страсбургской железной дороги, я примерял этот стих к себе и утешался… ибо я-то еще не побывал в самых глубинных мышеловках: мои исследования глубин ограничивались встречами с честными тружениками, с горемыками-пропойцами, с теми, у кого ни кола ни двора… А это отнюдь не дно пропасти.

Утренняя свежесть, зелень полей, приветливые берега Марны, по правую руку Пантен — настоящий Пантен, по левую — Шель, немного дальше — Ланьи, длинные завесы тополей, первые виноградники на защищенных от ветра склонах холмов, что тянутся в сторону Шампани, — все это радовало глаз и умиротворяло мой смятенный ум.

К несчастью, из-за горизонта выползла большущая черная туча и, стоило мне сойти с поезда в Mo, как хлынул проливной дождь. Пришлось укрыться в кофейне, и тут мое внимание сразу привлекла огромная красная афиша, гласившая следующее: