Дочери огня

Возвращаюсь на улицу Отвиль. Навстречу бредет какой-то фланёр — я ни за что не узнал бы его, если бы хоть чем-нибудь был занят, — и вот, поговорив о погоде, он вступает со мной в спор по поводу некой философской проблемы. Начинаю развивать ответные доводы, и тут оказывается, что я опоздал на трехчасовой омнибус. Происходит это на бульваре Монмартр. Выход напрашивается сам собой: выпить абсента в кофейне Вашет, а потом спокойно пообедать у Дезире и Борена.

Бегло просмотрев хронику политических событий в газетах, я начал рассеянно листать «Ревю британик». Там был напечатан перевод из Чарлза Диккенса, и первые же абзацы показались мне такими любопытными, что я прочитал весь очерк — он называется «Ключ от улицы».

Какие они счастливцы, эти англичане, — читают и пишут очерки, не сдобренные никакими романтическими прикрасами! А в Париже от нас требуют опусов, расцвеченных анекдотами или сентиментальными историйками с неизменной развязкой в виде похорон либо свадьбы. Реалистический ум наших соседей вполне довольствуется правдой и только правдой.

И впрямь, разве фантастические переплетения событий, которые преподносит жизнь, не затмевают любой роман? Вы придумываете людей, потому что не научились в них вглядываться. Существуют ли на свете романы более увлекательные, нежели комические — или трагические — истории, заполняющие страницы судебных протоколов?

Цицерон бранил многословного оратора, который, желая сказать, что его клиент сел на корабль, изъяснялся следующим образом: «Он встает, одевается, открывает дверь, ступает за порог, идет направо по Фламиниевой дороге, доходит до площади Терм» и т. д., и т. д.

Невольно спрашиваешь себя, а доберется ли когда-нибудь этот путешественник до порта, но в то же время он уже стал интересен вам, и я, например, вместо того чтобы обвинять оратора в многословии, потребовал бы описания внешности его подзащитного, дома, где он живет, улиц, по которым проходит; мне захотелось бы даже узнать, в котором это происходило часу и какая стояла погода. Но Цицерон следовал всем правилам ораторского искусства, а тот, другой, был вообще не очень к этому искусству причастен.

Мой приятель

«К тому же, — как говорил Дени Дидро, — что из этого следует?»

Из этого следует, что приятель, с которым я столкнулся, принадлежит к той породе неисправимых зевак или, как их назвал бы Диккенс, cockney^[314], столь характерных для нашей цивилизации и наших столиц. Пусть вы встречались с ним десятки раз, пусть вы даже друзья, все равно он пройдет мимо вас и не узнает. Движется будто во сне — так боги из гомеровой «Илиады» двигались порою, окруженные облаком, только тут все наоборот: вы его видите, а он вас — нет.

Он битый час простоит у лавки торговца птицами, стараясь вникнуть в птичью болтовню, поскольку изучил фонетический словарь Дюпона де Немура, который ухитрился выделить полторы тысячи слов в языке одних только соловьев!

Стоит толпе окружить уличного певца или торговца ваксой, людям начать драку или собакам грызню, — наш рассеянный созерцатель уже тут как тут. Именно у него бродячий фокусник вытаскивает из кармана носовой платок, иной раз там присутствующий, или пятифранковую монету, чаще всего там отсутствующую.

Вы окликаете его — и как же он рад, что теперь есть на кого обрушить потоки слов, теорий, нескончаемых ученых выкладок, всяческих небылиц! Он расскажет вам de omni re scibili et quibusdam aliis^[315], будет говорить четыре часа подряд, и чем больше разогреваются его голосовые связки, тем меньше им нужна передышка; остановится он, лишь когда заметит, что прохожие на улице начали толпиться вокруг него или что официанты в кофейне укладываются спать. Но и тогда он дождется, чтобы они и свет погасили. Вот это впрямь означает, что пора уходить… А вы не мешайте ему насладиться одержанной победой, ибо он поистине мастерски владеет искусством ведения спора, и, о чем бы ни шла речь, последнее слово всегда остается за ним. В полночь любой парижанин с содроганием вспоминает о своем консьерже. Ну а он давно уже махнул рукой на своего и отправляется в дальнюю прогулку или всего лишь на Монмартр.

А как приятно в полночный час пройтись по Монмартру, когда мерцают звезды и так удобно наблюдать за ними в меридиане Людовика XIII близ Мулен-де-Бёр! Такому человеку воры не страшны. Они его слишком хорошо знают: не в том дело, что в карманах у него всегда пусто — нет, порою там заводятся деньги, и немалые, но всем известно — в случае чего он и нож в ход пустит, и первой попавшейся палкой отдубасит как следует. Что же касается умения нанести удар ногой, тут он выученик Лозеса. А вот фехтовать не научился, потому что терпеть не может все колкое, и стрельбой из пистолета тоже пренебрегает, потому что убежден — все пули перенумерованы.

Ночь на Монмартре