Дочери огня

В ней около ста страниц, бумага пожелтела, чернила выцвели, листы скреплены бледно-розовыми ленточками; это история Анжелики де Лонгваль, я выписал из нее отрывки и постараюсь связать их между собой, сперва подвергнув тщательному анализу. В бессчетных бумагах и справках о Лонгвалях и Бюкуа я нашел ссылки на другие документы, которые, судя по всему, хранятся в компьенской городской библиотеке. А так как было это в канун дня всех святых, я и ухватился за возможность одновременно поработать и отдохнуть.

О старой провинциальной Франции мало что известно, особенно о той, о которой идет речь, хотя ее вполне можно причислить к окрестностям Парижа. Что касается местности, где Иль-де-Франс, Валуа и Пикардию разделяют лишь Эна и Уаза, так беспечно и безбурно струящие свои воды, она словно создана для самых пленительных идиллий.

И французский язык даже у крестьян поражает там своей чистотой, разве что произношение у них своеобразное — окончания слов взлетают в поднебесье, словно песня жаворонка. Детишки — те просто щебечут по-птичьи. В строе фраз порою проскальзывает что-то итальянское — оно и понятно, Медичи с их флорентийской свитой долго жили в этом краю, разделенном тогда на королевские и княжеские уделы.

Продолжая с присущим мне тихим упрямством погоню за пресловутыми Бюкуа в их разнообразных воплощениях, я вчера вечером приехал в Компьен. Что касается парижских архивов, где я успел сделать немногочисленные выписки, они по случаю дня всех святых нынче закрыты.

В гостинице «Колокол», прославленной Александром Дюма, с утра невообразимый шум: лают псы, чистят оружие охотники… Какой-то псарь — я слышал это собственными ушами — сказал своему хозяину: «Вот ваше ружье, господин маркиз».

Значит, на свете еще существуют маркизы!

Но меня занимала охота совсем другого рода… Я спросил, когда открывается городская библиотека.

— В день всех святых она, разумеется, закрыта, — ответили мне.

— А в другие дни?

— Открыта с семи утра до одиннадцати вечера.

Боюсь, как бы меня не постигли здесь еще большие разочарования, чем в других местах. Я запасся рекомендательным письмом к одному из здешних библиотекарей, который известен и как библиофил. Он был так любезен, что не только позволил ознакомиться с книгами городского хранилища, но и показал собственное собрание книг и рукописей поистине бесценных — таких, к примеру, как неизданные письма Вольтера или сборник песен, положенных на музыку и собственноручно переписанных Руссо — с великим умилением смотрел я на четкий, прекрасный его почерк! «Старые песни на новый лад» — так озаглавлен этот сборник, и вот первая из них в духе Маро:

Увы, мои младые лета! К прошедшему возврата нет:

Прыгнув в окно, весна и лето Покинули мой кабинет,

Воспоминание о Руссо навело меня на мысль вернуться в Париж через Эрменонвиль — путь самый короткий по расстоянию и самый долгий по времени, при том что парижская железная дорога на Компьен делает немыслимый крюк.

Чтобы попасть в Эрменонвиль или выбраться из него, нужно три с лишним лье пройти пешим ходом — другого способа нет. О почтовой карете и не мечтайте. Но завтра, в день поминовения усопших, для меня это будет паломничеством, и я совершу его, всю дорогу с благоговением думая о прекрасной Анжелике де Лонгваль.

Посылаю вам все, что мне удалось узнать о ней сперва в Государственном архиве, потом в Компьене, — почти дословный пересказ содержания документов и, главное, тетради с пожелтевшими страницами, целиком исписанными ее рукою и заполненными признаниями, еще более, пожалуй, смелыми — ведь их делает девица из знатной семьи, — нежели «Исповедь» Руссо.

Отец Анжелики де Лонгваль, Жак де Лонгваль граф д'Арокур, был одним из самых влиятельных вельмож в Пикардии. Он заседал в Королевском Совете, имел чин бригадного генерала, был правителем Шатле и Клермонан-Бовуази. Вблизи от этого городка, в замке Сен-Римо, жили его жена и дочь, когда долг службы призывал главу семейства ко двору или в армию.

Анжелика де Лонгваль, натура мечтательная и склонная к унынию, не находя радости, по ее словам, «ни в красивых драгоценностях, ни в красивых вышивках, ни в красивых нарядах», с тринадцати лет «торопила смерть, дабы та исцелила ей душу». В нее влюбился молодой дворянин из отцовской свиты. Он не сводил с Анжелики глаз, исполнял ее малейшие желания, и она, еще не понимая, что такое Любовь, все же смутно радовалась столь страстному домогательству.

Молодой человек передал Анжелике письмо с излиянием нежных чувств, и это первое полученное ею любовное послание так врезалось ей в память, что шесть лет спустя, пережив бури другой любви, изведав многие горести, она слово в слово приводит его в своей тетради. Да не посетуют на меня читатели за то, что я процитирую здесь этот любопытный образец стиля провинциального воздыхателя времен Людовика XIII.

Вот письмо первого поклонника мадемуазель Анжелики де Лонгваль: