Читаем Дочери огня полностью

Дочери огня

Меж тем напасти так и сыпались на Анжелику и Лакорбиньера. Он занемог горячкой, за ним нужен был уход. Но свет не без добрых людей, и Анжелика жалуется лишь на кочевую жизнь: по прихоти войны, «все время приходится переезжать с места на место», будто цыганам, а это ей отнюдь не по вкусу, притом, что другим женщинам приходится еще хуже: ведь только она одна удостаивается совместных трапез с полковником и его сестрой… «И полковник выказывал еще слишком много доброты моему мужу и посылал ему лучшие куски со своего стола… потому что видел, как он болен».

Однажды на походе женщинам для ночлега смогли предоставить только конюшню, и спать им пришлось во всей одежде, ибо начальство опасалось внезапного вражеского нападения. «Я проснулась среди ночи, — пишет Анжелика, — и мне было так зябко, что я не удержалась и громко сказала: „Господи, до чего же я зазябла!"» И тогда немецкий полковник бросил ей свой плащ, а сам остался в одном мундире.

Затем следует весьма мудрое рассуждение:

«Подобные милости, — пишет Анжелика, — могли бы вселить бодрость в немку, но не во француженку, потому что французским женщинам война не по душе…»

Да, рассуждение как нельзя более справедливое. Немецкие женщины и поныне такие же, какими были во времена римлян. Туснельда сражалась бок о бок с Германом^[128]. В сражении, где Марий разбил кимвров^[129], последние насчитывали в своем войске женщин не меньше, нежели мужчин.

Французские женщины выказывают мужество в семейной жизни, противостоят страданию, смерти. Во время гражданских смут они водружают знамя на баррикадах, восходят, не склоняя головы, на эшафот. На севере, в провинциях, пограничных с Германией, не перевелись еще Жанны д'Арк, Жанны Ашет. Но в большинстве своем француженки страшатся войн: слишком сильна их любовь к своим детям.

Воительниц произвело на свет племя франков. У этого племени, некогда откочевавшего из Азии, был обычай приводить женщин на поле боя, дабы посулом подобной награды подстегнуть храбрость мужчин. Такой же обычай и у арабов. Девственница, готовая принести себя в жертву, именуется кадра, она выступает в первых рядах воинов, окруженная теми, кто ради нее не пощадит жизни. Франки брали с собой в битву нескольких женщин.

Храбрость, а порою и жестокость этих женщин была такова, что из-за них-то и был принят салический закон^[130]. Тем не менее женщины, пусть и не воительницы, никогда не утрачивали во Франции своей власти и как королевы, и как фаворитки.

Болезнь подвигла Лакорбиньера на решение вернуться в Италию. Но он забыл выправить паспорт, только и всего. «Мы совсем растерялись, — пишет Анжелика, — когда нас задержали в крепости, которая называется Рейстр, и, несмотря на болезнь моего мужа, не позволили ехать дальше…» Так как саму Анжелику свободы не лишили, она поспешила в Инсбрук и бросилась к ногам эрцгерцогини Леопольдины, умоляя помиловать Лакорбиньера, который, судя по всему, попросту дезертировал из армии, хотя жена его об этом и не заикается.

Запасшись грамотой о помиловании, подписанной эрцгерцогиней, Анжелика вернулась в городок — его название Рейтц, — где был задержан ее муж. Она стала расспрашивать жителей, не знают ли они что-нибудь о пленном французском дворянине. Ей указали, где он содержится, она пошла к нему, увидела, что он лежит, прижавшись к печи, уже еле живой, и немедля увезла его в Верону.

Там она встретила г-на де Латура (из Перигора) и горько упрекнула за то, что он, уговорив ее мужа продать патент на чин, обрек его на такие беды. «Не знаю, — добавляет она, — продолжал ли он меня любить или проникся жалостью, только он прислал мне двадцать пистолей и все домашнее обзаведение, но мой муж так неразумно распорядился деньгами, что очень скоро пустил их по ветру».

Немного оправившись от болезни, он вместе с друзьями, г-ном Лаперлем и г-ном Эскютом, стал вести разгульную жизнь. Но жена любит его по-прежнему. Она решает, «чтобы не терпеть еще большие неудобства, брать жильцов с полным содержанием», и это ей удается; но Лакорбиньеру не сиделось дома, он продолжал тратить весь прибыток, «и это, — пишет она, — прямо-таки убивало меня»; в конце концов он продал домашнюю обстановку, так что содержать жильцов стало невозможно.

«И все равно, — пишет несчастная женщина, — сердце мое было исполнено столь же нежными чувствами к нему, как в тот день, когда мы покинули Францию. Правда, стоило мне получить первое письмо от моей матери, и чувства эти разделились надвое… Но, должна признаться, любовь к этому человеку была сильнее приверженности к родителям».