Дочка, не пиши!

Господи, куда это меня понесло на волнах творчества Щербаковой? Надо срочно возвращаться в наш реальный мир, обматеренный писательницей.

Однажды я спросила свою добрую подругу, очень умную и талантливую журналистку, отчего, по ее мнению, основные почитательницы творчества матери – базарно-крикливые женщины постбальзаковского возраста, как правило, не обремененные интеллектом и женской привлекательностью. Ответ поразил меня своей простотой и мудростью.

– Она им льстила. Она подавала их убожество как нечто прекрасное и достойное восхищения. Она нежно шептала им в ушко, что они заслуживают самого лучшего в мире принца и великолепны именно этим своим убожеством. Поэтому ни в коем случае не надо ничего в себе менять!

В самые последние годы на этот вот идеологический «замес» наложилось еще и неуемное желание писательницы сводить счеты с ненавидимыми людьми с помощью своих произведений. Но когда же злоба, ненависть и жажда мести помогали создать великое или хотя бы хорошее произведение? Не растут на таком удобрении талантливые книги, нет, не растут.

Я прочитала все последние книги матери, и почти в каждой она старалась ударить побольней именно меня, задеть как можно сильней свою внучку – мою дочь, ну и, разумеется, в ее книгах присутствовали тошнотворные персонажи, которых она наделяла узнаваемыми характеристиками моего нынешнего мужа (еврей, с похожей фамилией, уехавший недавно в Израиль). Меня упрекали в том, что, мол, понять, кого она «прикладывает», мог только узкий круг людей. Допустим. Но мне и этого вполне хватало. И потом, всем известно, как быстро в наше время распространяется информация. Сегодня об этом знает «узкий круг», а завтра какой-нибудь литературный критик, поправив очки-велосипед, напишет статью, где укажет, что «прототипом этой отвратительной героини была, увы, дочь писательницы…» – и так далее. Я должна терпеливо ждать? И спокойно терпеть неправедные поношения, пусть сегодня даже от небольшого круга читателей? Прежде чем требовать ответа у меня, задайте эти вопросы себе: как бы вы реагировали на моем месте? Только честно.

В образах положительных героинь без труда узнавалась сама Галина Николаевна. Такой она себя видела и старательно преподносила этот образ миру. Эдакие литературные автопортреты. Кроткие, интеллигентные, добрые, душевные немолодые женщины в окружении монстров, за которыми угадывались враги автора в реальной жизни. Вернее, те, кого она решила назначить своими врагами. Сама. Никто из прототипов ее чудовищ не сделал ГЩ в жизни ничего плохого ни разу! Она сама сконструировала этот жуткий мир, наделила реальных людей, о которых с ненавистью размышляла, клыками, ядовитыми жалами, страшными рожами и придумала им мерзкие поступки. Поскольку персонажи были полностью надуманными, они получилось ходульными, неживыми, совершенно плоскими и даже нередко карикатурными. Когда писатель вдохновляется злобой, талант убегает от него далеко и, чаще всего, навсегда…

Мои «ругатели» в Интернете часто требовали от меня назвать произведения, в которых мать поносит меня и моих родных. На своем форуме я неоднократно перечисляла некоторые из творений ГЩ. Не знаю, почему я не сделала этого в первой книге. Впрочем, тогда еще я не знала про «Эдду кота Мурзавецкого» – апофеоз материнской ненависти. Но уже были прочитаны «Перезагруз», «Нескверные цветы», «Степь израильская», «Лошадиная фамилия»… Хватит? Мне хватило на всю жизнь.

В последние годы мать занималась не только и не столько творчеством, сколько крупными и мелкими пакостями и сведением счетов. Не могу же я считать ее «Эдду» результатом творческого процесса. Это было бы оскорблением истинным творцам. «Эдда кота Мурзавецкого» вышла в свет уже после смерти автора, а была написана года за два до этого. Эта вещь, к счастью, бесталанная, – открытое признание в ненависти к дочери, замешанное на огромном количестве лжи. Персонажи – она и ее муж, святые, разумеется; сын-алкоголик, но очень хороший, праведник по сути своей; коты и кошки – с настоящими именами наших домашних любимцев, чей характер и нрав я знала, может быть, лучше, чем кто-либо другой, ведь кошки – мои любимые животные; и, наконец, дочь – чудовище, урод в этом эдеме, тварь последняя, которую надо было сто раз удавить еще в детстве. Этой дочери из «Эдды» писательница придала мои характерные черты, в частности, больные ноги, которые она… зло высмеяла: согласитесь, ведь больные ноги у дочки должны злить высокодуховных, почти святых матерей и вызывать у них только сарказм. И кошки наши, оказывается, меня всегда ненавидели (вот бы они, наверное, удивились: уж какая у нас была с ними любовь – не разлей вода!). И т. д. и т. п. по всему тексту.