Единственная надежда - начальство может передумать. Но оно не передумало. Терафимы, насколько в этом разбирались сотрудники оккультного отдела, аккумулировали в себе потоки отрицательной энергии, идущей из загробного мира. Люди, не совсем мертвые, но и не живые, а находящиеся где-то посредине. Чем дольше хранился терафим, тем больше черных сгустков накапливалось в них, тем сильнее они излучали концентрированное зло. Применение терафимов в быту ограничивала не только трудоемкость их изготовления, но и отложенный эффект: они серьезно вредили спустя несколько десятилетий.
Барченко допускал, что древние вавилоняне были не такие примитивные, какими их изображали в учебниках истории. Они, может, не осознавая источников этого излучения, умело применяли высушенные головы для расправ с врагами. Хранили же похожие головы индейцы доколумбовой Америки, аборигены Полинезии, другие маленькие, объявленные "отсталыми", народы, уже не помня, для чего, но хранили. С веками понимание этих технологий ушло, превратившись в банальный ритуал. Мистики прошлого по инерции приписали их халдеям, а от халдеев передали евреям, сделав предлогом для кровавого навета.
Мысли уводили его в неведомые дали. Затем, размышлял он, голову покойника заменили ритуальной куклой с непропорционально большой головой. На русском Севере, например, был обычай хоронить
соломенную куклу, изображающую веселую женщину, с накладными грудями, в пестром сарафане и с ярко размалеванными свекольными или клюквенным соком щеками. Звали ее Кострома. Перед обрядом бабы сочиняли и рассказывали друг другу срамные истории из жизни этой беспутной Костромы, позорили Кострому частушками.
Фольклористы записали, что погребение Костромы, состоящей нередко из одной огромной головы с толстыми косами, надетой на шест (туловище делали не всегда, ноги - еще реже, обряд должен свершаться скрытно, а попробуй, сшей незаметно настоящую куклу), имитировало архаичный праздник, но тексты заупокойных песен менялись, теряя изначальный смысл.
Барченко застал уже подделку, игру в язычников, все участники которой исправно ходят в церковь. Однако гипертрофированная голова Костромы, с косами, уложенными на манер коровьих рогов (Иштар!), или по-украински, солярным круго-змеем, навела его на хлипкие мосты с Вавилоном.
Конечно, Кострома мало тянула на отечественного терафима. Головы всегда служили орудием мести, они вызывали болезни и раннюю смерть. Русская игра в похороны головастой куклы противопоставлялась черному колдовству. Оберегала от неурожаев и бесплодия. Посвящалась жизни, а не смерти. Но сходство, сходство!
Барченко недоумевал. Раздавленный и запуганный, он нехотя изготовил золотые фигурные пластинки с печатями, заклинаниями и знаками, вживил их под кожу головы мумии и под язык. Приборы показали медленный, но стабильный рост электромагнитного излучения. Фантастика! Голова, кажется, жила без туловища. Ее нельзя назвать мертвой материей, но и живой тоже. В ней что-то происходило нехорошее. Об этом Барченко доложил напрямую. Ему сказали - опыты прекратить, описания сжечь, голову положить в стеклянный ящик и передать под расписку вышестоящим.
Почему в стеклянный, проницаемый ящик, а не в сейф листового железа, Александр Васильевич сразу догадался. Мумия должна была вредить живым.
Но места, где теперь покоилась голова, ему не показали.
Лишь спустя чуть ли не век, в эпоху, тоже не чуждую мистики, киргизские рабочие, лицом очень похожие на Ленина, ковырнули экскаватором престижную землю у Кремля, готовя этот исторический уголок Москвы к реставрации.
С землей зубастый ковш вытащил несколько черепов, обтянутых тонкой, ссохшейся кожей, с прозрачными камнями, вставленными в пустые глазницы, и с золотыми пластинами во рту. Приехала милиция, столпились
... Барченко вскоре горько раскаялся.
- Прости меня, Господи, плакал он перед старой черной иконкой, я не ведал, что творил. Мне обещали помочь с исследованиями, дать базу, ассистентов, доступ к книгам из спецхрана, в случае отказа угрожали расстрелять. Я не мог отказаться! Я ничего не понимал тогда! Любой шаг в этой стране нельзя сделать без государства! Оно взяло на себя Твои функции, Господи! Оно карает и милует, дает надежду и ее отнимает. Согласился вынужденно, по недомыслию, наивности, думал, будто власть заинтересована в развитии паранауки для блага народа. Как же я был глуп! Зачем, зачем, зачем?!!!
Одинокую отчаянную мольбу его не слышал никто, кроме Того, Кто слушает все молитвы, от кого бы они ни исходили.
- Фауст я, Фауст! Барченко страдал. Он становился в ливень под дерево, надеясь, что демонические силы притянут молнию и его убьет током. Топал ночами по неосвещенному полотну железной дороги. Брал на руки ядовитых змей. И - ничего. Не срок еще. Рано. Он клялся порвать со службой, перейти на медицинскую или литературную стезю, лечить больных, писать научно-популярные очерки для детей, подавал прошения, советовался с женой.
Но все прошения возвращались без ответа. Их даже не отправляли, потому что права разорвать договор у Барченко не было.