Доктор Барченко (СИ)

  Слово "голбец" восходит к старообрядцам: так они называли надгробный памятник в виде избушки. Кое-где "голбец" - загородка или чулан между печью и полатями, укрывище, где можно тихо молиться по-раскольничьи, не навлекая подозрений. Но старообрядцами голбешники не были, старательно отмежевавшись от них. Еретики селились в глухих углах, отдельно ото всех, и вели скрытную жизнь. Им приписывали свальные оргии - обязательно в полнолуние, в темных лесных чащах, где голбешники, надышавшись дыма брошенных в костер колдовских трав, предавались разврату до рассвета. Чтобы отсечь нежелательных свидетелей, сектанты выставляли охрану из крепких вооруженных мужиков, а детей, что могут проснуться ночью и встревожиться отсутствием родителей, вечером перед оргией опаивали сонным чаем. Так же поступали с немощными, старыми родственниками.

  Барченко не удивился, когда этими пикантными подробностями с ним поделилась сотрудница музея, ходившая к сектантам в этнографическую экспедицию, и записавшая целую тетрадь сказаний. Не одни голбешники буйствовали. Но то, что голбешники ходили в Шамбалу, и, если верить рассказам, все-таки дошли, поразило его.

  Во все края ведут проторенные дороги, есть карты, свидетельства путешественников, дневники экспедиций, память проводников. Попасть же в Шамбалу непросто. Хотя бы потому, что ее нет на карте мира, а все паломники, словно сговорившись, упоминают самые разные географические координаты, словно не к одной Шамбале они шли, а к разным странам.

  - Где Шамбала? Где-то в Тибете. А где именно, не знает никто. Дорогу в Страну Просветленных ты должен найти сам - говорили Барченко в питерском дацане. А как это - самому искать Шамбалу, ламы не объясняли. Если каждый будет туда ходить, зачем тогда Шамбала?!

  Потеряв из виду юродивого странника Круглова, Александр отправился в деревянную синагогу к раввину Шнеерсону, которого уже уведомил о своем приезде. Костромская синагога оказалась похожей на хороший мещанский домик, резная, с крылечком, вся такая русская...

  Шнеерсону идея антисоветского ритуала, да еще коллективного, не понравилась.

  - То же самое, что легенда о проклятии Троцкого группой раввинов, иронично осадил он Барченко, затея рискованная, нереализуемая в принципе. Советская власть исчезнет, когда придет ее срок, не раньше. Сидите и ждите.

  - Но я не могу сидеть и ждать! - возразил Александр, спокойно смотреть на то, как умирают миллионы людей! Смиряются те, кому нечего противопоставить и кому нечем бороться! А я знаю, что надо делать!

  - Раз знаете, делайте - холодно ответил Шнеерсон, только ничего из этого не выйдет.

  Тем же вечером Барченко арестовали, продержали ночь в ДОПРе, а наутро отпустили, ничего не объясняя. Впрочем, и так все стало ясно: разборки внутри спецотдела ОГПУ, Александра предупреждали, чтобы он уехал из Москвы куда-нибудь подальше на несколько лет, в далекую экспедицию.

  Таамил Кондиайнен уже готовил отступление - в конце 1926 года он переехал в крымский поселок Азиз под Бахчисараем, приобретя там маленький татарский домик. Он звал Барченко к себе, звал настойчиво, предупреждая о новом аресте, но Александр медлил. Спешно уехав из Костромы, он хотел встретиться с Михаилом Кругловым, выяснить у него все, что тому известно о голбешниках и их хождении в Шамбалу.

  И Круглов, никогда не видевший больших городов, человек лесной, не дикий, но диковатый, пришел в Москву к Барченко пешком, да еще находясь в розыске как душевнобольной, бежавший с принудительного лечения!

  Одним слякотным февральским утром на коммунальной кухне оказался мужик в заячьем полушубке и шапке-треухе из меха неизвестного животного (возможно, собаки). Полушубок застегивался не на пуговицы, а на какие-то шишки, продетые в вязаные петли.

  Юродивый разделся, налил себе на глазах у оторопевшего Александра кипяток из чайника в стакан с подстаканником, выдул и начал петь староверческую песню. Ту самую, про семь ключей от Беловодья, которую он слышал еще в Ельце маленьким мальчиком от случайно проходивших тихими уездными улицами странников.

  - Первый ключ, пел Круглов, сокрыт в морской пучине, второй почему-то увяз в песках, третий валялся в каменной гряде на краю высокой горы, четвертый лежал в кованом сундуке, пятый...

  Про пятый ключ Барченко не помнил. Кажется, его проглотила гигантская рыба, живущая на дне озера.

  Круглов пел протяжно, заунывно (русские сектанты, заметил один придира, не умеют выводить духовные псалмы, все получается у них наподобие волчьего воя, мрачно и тоскливо), до содроганий сердца, но, когда он дошел до пятого ключа, Александр вздрогнул. Но костромской мещанин не успокаивался. Дойдя до седьмого ключа, Михаил замолк. Он начал рисовать углем на полу затейливые пиктограммы, поясняя учение "дюнхор" так, как не догадался бы и профессор римского права Кривцов.