Долг

– Мудак ты, Кротов, – говорит Мурзин, и мы оба смеемся.

В дверях я даже обнимаю его за широкие плечи. Все возвращается, и это хорошо.

Из солдатского клуба несем аппаратуру через плац в офицерскую столовую. Молодой лабух Андрюха на меня опасливо косится. Зря, к нему претензий нет. А на басу он шарит будь здоров – я это сразу понимаю, когда мы подключаемся на сцене и гоним для разминки классический инструментал под названием «Полицейский участок номер шестнадцать». Мы его с Лешкой играли, он показал мне пару аккордных приколов. Я их небрежно воспроизвожу, Мурзин глаза таращит, а молодой кивает одобрительно – понимает, лабух, что к чему. Аппаратура здесь похуже – звук не тот, объема маловато. И Мурзин свою партию сушит, нет в нем полета фантазии. Вот с Лехой мы бы увалились в драйв и такое понесли, что Спивак бы сполз из кресла на пол, у Милки потемнело под глазами, а я смотрю на круглые колени и играю только для нее.

– Эй! – рявкает Мурзин – Ты чё там рубишь поперек?

Столы уже накрыты. По залу бродит заведующий офицерской столовой в белой наглаженной куртке. Кладу гитару, соскакиваю со сцены, подхожу к ближнему столу. Беру с тарелки тройной «офицерский» бутерброд с маслом, колбасой и сыром и ем его, уставившись в заведующего. Тот смотрит и молчит. Примись я за второй – не миновать скандала. Вынимаю платок, вытираю им губы и пальцы, надуваю живот и сыто шлепаю ладонями. Лабухи хихикают, завстоловой крутит пальцем у виска и отворачивается. И только у молодого во взгляде нормальный человеческий вопрос: зачем я все это проделал.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Рядовой Мама рулит, я сижу в кабине броника справа от него, как и положено командиру отделения. Мы едем на учения, последние перед дембелем полковые с боевой стрельбой. Ездить на учения мне нравится. Сами стрельбы и беготню с рытьем окопов – не люблю, зато кататься туда и назад – удовольствие. Никто нас не гнобит и не сношает, пока мы едем. Сидишь себе, покуриваешь, смотришь по немецким сторонам. Германия – красивая страна. Уже совсем тепло и зелено. Горы справа от нас темнеют на восходе. Косясь на них сквозь сигаретный дым, Мама гундосит свою бесконечную песню. Еще часа четыре я буду качаться на мягком сиденье, пока полковая колонна ползет к полигону. Танкисты из приданного полку батальона уехали туда еще вчера. Танкистов пехота не любит. Они катаются, а мы бежим за ними с полной выкладкой по ордруфским оврагам, кустам и косогорам. Танкистам хочется закончить побыстрее, они газку и поддают. Тогда наш ротный, даром что кореец, дает команду: «Снайпера, вперед!» Снайпера бегут что есть сил, падают в траву и начинают стрелять по убежавшим танкам из своих винтовок Драгунова. Бьют по бакам, антеннам и кормовым огням. Танкисты сбавляют ход. Отстреливший у танка антенну зачисляется в короткие герои. Такая вот учебная война.

Мы сворачиваем с автострады, с ревом и дымом ползем через рощу. Жаль, что весна, а не осень. Солдаты на ходу посрывали бы яблок и слив с нависающих над дорогой ветвей. Весной на деревьях фруктов нет, но все равно красиво. Помню, первый раз поехали мы летом на учения, еще с охранной ротой. Надо было развернуть и охранять полевой склад горючего. Встали на лесной поляне: три наших броника, два невесть откуда взявшихся танка, с десяток бензовозов, полевая кухня, большая штабная машина. Шум, лязг железа, рев моторов, окрики начальства, суета... А вокруг – огромный старый лес, весь ухоженный, чистый, и поляна в цветах и траве. И я подумал: как можно воевать и убивать, когда вокруг такая красота? Потом понял: фильмы о войне, которые я видел и любил, все были черно-белые.

– Мама, твою мать, – говорю я водителю Мамадалиеву, – не прижимайся. Столкнемся же, держи дистанцию...

– Нармална, – отвечает Мама, хрустя высоким рычагом в коробке передач.