Долг

Но что-то мужик про меня понимает, потому что сплевывает вбок (плюнул бы мне под ноги – пришлось бы его бить) и удаляется в сторону продмага. Начало третьего, продмаг уже открыт после обеденного перерыва, и во фруктовом отделе из больших стеклянных колб наливают в стаканы вино. Или не наливают уже, я не знаю. Я вообще сейчас курю и ничего не знаю. Например, что нынче вечером напьюсь с друзьями вусмерть, стану рассказывать про армию – два года моей жизни, как-никак – и вдруг пойму, что им неинтересно, и обложу всех матом, и друг мой Володька Лузгин будет тыкать в меня пальцем, восклицая: «И это наш Серега?» Я разобижусь и полезу в драку. Нас будет разнимать пьяная Галька, на которой я женюсь и быстро разведусь. И забуду мальчишку у школы, которому хотел помочь, и, встретив его брата, даже не спрошу, чем все закончилось. И что маме понравятся тапочки, а отцу – зажигалка, а револьвер я сам буду носить по вечерам. Что Вальке я не напишу, и он мне не напишет тоже, зато будут писать из Херсона Спивак и из Крыма Полишко с Николенкой. Я буду отвечать, пока не станет лень. И все армейское потом куда-то канет, жизнь полетит, закрутится. А с мужиком блатным в дурацкой майке в конце восьмидесятых мы сойдемся в деле. Потом он пропадет, я уйду под ментовскую крышу. Но ничего такого я сейчас еще не знаю. Топчу подошвой сапога второй окурок, захожу в подъезд. Зачем мне знать? Куда спешить? Жизнь будет длинная.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

До Тюмени летели час двадцать. Кротов успел задремать и вышел сонный, с нарастающей болью во лбу – перебрали вчера с Лузгиным. Он был даже рад этой промежуточной остановке – можно покурить, погулять на свежем воздухе. В стеклянных дверях вестибюля он столкнулся с Гариком Чернявским, нефтестроевским начальником и когда-то партнером по бизнесу.

– Ты что здесь делаешь? – удивился Чернявский.

– Пролетом на Москву, – сказал Кротов. – Ты тоже в столицу? На нашем, транзитном?

– Я на «сто тридцать четвертых» не летаю, – гордо произнес Гарик. – Через сорок минут после вас идет нормальный борт.

– Тогда пошли покурим, – сказал Кротов.

Вышли на крыльцо и закурили, отгоняя дымом и руками редких, но настырных тюменских комаров.

– Как дела? – спросил Чернявский.

– Отлично, – сказал Кротов.

– Да уж наслышаны.

– Чего наслышаны?

– Как ты там... нарулил. Себе на шею.

– Это несерьезно.

– Уголовка – несерьезно?

– Какая, к черту, уголовка? – опешил Кротов.

– На тебя же дело завели.

– Дело? На меня?

– Ты что, не знаешь? – изумился Чернявский. – Да пол-Тюмени уже об этом говорит.

– Впервые слышу, – сказал Кротов.

– Ладно, не скромничай, это даже почетно. – Чернявский состроил уважительно-насмешливую мину. – Мы – люди дела, вот нам его и шьют. Настоящий бизнесмен все время с кем-то судится. Это образ его жизни, батенька, не так ли?

– Говори, что слышал, Гарик.

– Разбазаривание и растрата бюджетных средств и имущества, коррупция, получение взятки, – легко перечислил Чернявский. – Стандартный набор госчиновника.

– От кого взятка?

– Да от какого-то черного. Ты, говорят, толкнул ему задешево какой-то городской заводишко, названия не помню.

– И много я взял?

– Прилично взял, по слухам.

– Да, по слухам.

– Насчет дела – не слух. Окружная прокуратура возбудила.

– Когда?

– Три... нет, четыре дня назад. Ты что, не знал?

– Я и сейчас не знаю.

– Дела-а, – сказал Чернявский и замолк, с недоверием глядя на Кротова. – А это ведь правда, Сереженька. У меня данные верные, свой человек вчера в бане сказал.

– Спасибо, – сказал Кротов. – Я учту.

По радио объявили посадку транзитникам. Кротов пожал руку Чернявскому и пошел к турникетам. Гарик кричал ему вслед ободряюще, пока Кротов не затерялся в «накопителе». Местный буфет предлагал только пиво. Кротов достал фляжку с виски и выпил половину, не стесняясь окружающих. Во лбу потеплело, но затылок налился чугуном, и два с половиной часа до Москвы Кротов просидел, закрыв глаза, разрываясь между болью и тревогой. Перед самой посадкой он принял решение, допил оставшееся, и ему сразу стало легче.