Долгая долина

Прозвище описывает его куда красноречивее, чем я. Он был похож на огромного, глупого, улыбчивого медведя. Черная лохматая голова покачивалась туда-сюда на вытянутой вперед шее, длинные руки безвольно висели, – складывалось впечатление, что ходит он вообще-то на четвереньках, а на ноги встал, просто чтобы потешить публику. Ноги у него были короткие и кривые, с диковинными квадратными ступнями – не увечными и не изуродованными, но совершенно квадратными, одинаковыми в ширину и длину. Джонни был одет в джинсовый костюм, но ходил босиком. Он стоял в дверях, подергивая руками, как слабоумный. На его лице царила широченная глупая улыбка. И тут он шагнул вперед: бесшумно и легко, словно ночной зверь на охоте. Он двигался не как человек, а как животное. У бара Джонни остановился, обвел блестящими глазами всех посетителей и спросил:

– Виски?

Жители Ломы не любят угощать. Один может купить другому выпить, но только если уверен, что ему сразу ответят тем же. Поэтому я очень удивился, когда один из посетителей молча положил на прилавок монету. Толстяк Карл плеснул в стакан виски, чудище его взяло и мигом проглотило.

– Что за черт… – вырвалось у меня, но Алекс тут же шикнул и пихнул меня в бок.

Тут началось удивительное представление: Джонни-Медведь вернулся к двери и стал крадучись идти обратно. Посреди комнаты он лег на живот, и из его горла зазвучал очень знакомый голос:

– Но вы слишком красивы для этой грязной деревушки.

Голос изменился, стал мягче и приобрел едва заметный акцент:

– Скажете тоже!

Я чуть не упал в обморок, ей-богу. Кровь ударила мне в голову, я покраснел как рак. Из горла Джонни-Медведя шел мой голос – те же слова, та же интонация. А потом голос Мэй Ромеро – точь-в-точь. Если бы я не видел этого скорчившегося на полу человека, я бы окликнул ее. Между тем беседа продолжалась. Как же глупо звучат шаблонные комплименты, когда слышишь их из чужих уст! Джонни-Медведь не умолкал – вернее сказать, не умолкал я. Он говорил и издавал все сопутствующие звуки. Посетители бара начали отворачиваться от Джонни и, ухмыляясь, коситься на меня. Я ничего не мог поделать. Попытайся я заткнуть ему рот – начнется драка. Джонни-Медведь поведал всем о том, что случилось между мной и Мэй Ромеро – до самого конца. Я мысленно порадовался, что у Мэй нет братьев. Но какие же нелепые, неискренние, глупые слова срывались с губ Джонни! Наконец он встал, по-прежнему улыбаясь, и вновь обратился к публике с просьбой:

– Виски?

Посетители бара решили сжалиться надо мной. Они отвернулись и непринужденно заговорили о своем. Джонни-Медведь отошел в дальний угол комнаты, забрался под круглый карточный столик, свернулся калачиком, будто собака, и уснул.

Алекс Хартнелл сочувственно посмотрел на меня:

– Ты, что ли, первый раз его видишь?

– Да. Черт, кто он такой?

Алекс не ответил на мой вопрос, но заметил:

– Если ты волнуешься за репутацию Мэй, не волнуйся. Джонни-Медведь следит за ней не впервые.

– Но как он умудрился нас подслушать? Я его не видел.

– Никто не видит и не слышит Джонни-Медведя, когда он выходит на охоту. Он движется так, словно не движется вовсе. Знаешь, что делают наши молодые парни, когда идут гулять с девушками? Берут с собой собаку. Собаки боятся Джонни и чуют его за милю.

– Господи! Эти голоса…

Алекс кивнул:

– Знаю. Мы однажды даже написали письмо в университет. Приехал молодой ученый, осмотрел Джонни и рассказал нам про Слепого Тома. Слышал о таком?

– Слепой Том… Это чернокожий пианист-то? Да, слышал.

– Ну так вот, Слепой Том тоже был слабоумным. Он и говорить-то толком не умел, зато на пианино мог в два счета сыграть любую музыку, даже самую сложную. Для него играли виртуозы: он повторял не только ноты, но и манеру игры. Они нарочно делали ошибки, чтобы его подловить, и он повторял ошибки. Слепой Том как будто фотографировал их игру – в мельчайших подробностях. Так вот, тот ученый сказал, что наш Джонни-Медведь такой же, только фотографирует не музыку, а слова и голоса. Он прочел Джонни длинный текст на греческом – и тот повторил его в точности до звука. Он не понимает, что говорит, просто попугайничает. Врать у него ума не хватает – поэтому все, что мы от него слышим, происходило на самом деле.

– Но зачем он это делает? Почему ему так интересно подслушивать людей, если он все равно ничего не понимает?

Алекс скрутил папиросу и закурил.

– Не понимает, а виски любит. Он сообразил, что когда постоит под окнами да послушает, а потом придет сюда и все повторит, кто-нибудь обязательно нальет ему виски. Иногда он подслушивает трепотню миссис Рац в магазине или ссоры Джерри Ноланда с матерью, но за это его никто не угощает.

– Странно, что его до сих пор не пристрелили. Ходит под окнами, подглядывает…

Алекс стряхнул пепел.