Долгая долина

Какое-то время я жил в плавучем спальном бараке для рабочих, но вскоре москиты, роящиеся над землечерпалкой, и тяжелый смрадный дух, который каждый вечер поднимался над болотом, погнали меня в Лому – я снял небольшую, до ужаса мрачную меблированную комнату в пансионате миссис Рац. Можно было подыскать что-то получше, но миссис Рац я мог со спокойным сердцем доверить свою почту, а в холодной пустой комнате я только спал: кормили меня на работе.

В Ломе живет не больше двухсот человек. На самой вершине холма стоит методистская церковь: ее шпиль видно за многие мили. Две бакалейные лавки, одна скобяная, древнее здание масонской ложи и бар «Буффало» – других общественных мест в деревне нет. На склонах холма расположились деревянные домики жителей, а на плодородных южных землях стоят имения землевладельцев: их небольшие дворики со всех сторон защищены от могучих ветров высокими подстриженными кипарисами.

Вечерами в Ломе было совершенно нечем заняться, разве что сходить в салун – старинное дощатое здание со створчатыми дверями и широким деревянным навесом. Ни «сухой закон», ни его отмена никак не сказались на работе этого заведения, его посетителях или качестве виски. Каждый житель Ломы мужского пола старше пятнадцати лет хотя бы раз за вечер заходил в салун, выпивал, перекидывался словечком со знакомыми и шел домой.

Толстяк Карл – хозяин салуна и по совместительству бармен – встречал каждого посетителя хмурым флегматичным взглядом, который тем не менее вызывал исключительно теплые чувства. Выражение лица у него было кислое, тон – откровенно враждебный, и все-таки… Не знаю, как ему это удавалось. Знаю только, что кислая мина Толстяка Карла и его нетерпеливое: «Ну, чего налить?» – грели мне душу. Он всегда задавал этот вопрос, хотя подавал только виски – причем виски одного сорта. Несколько раз я видел, как он мрачно отказывал приезжим, просившим выжать в стакан каплю лимонного сока. Толстяку Карлу было не до баловства. Он ходил по бару, подпоясанный большим полотенцем, и полировал мытые стаканы. Дощатый пол салуна был посыпан опилками, барную стойку заменял старый магазинный прилавок, а стулья были твердые и неудобные. Единственным украшением салуна служили рекламные плакаты, карточки и объявления, пришпиленные к стене кандидатами в окружной совет, торговцами и аукционистами. Многие висели здесь с незапамятных времен: например, карточка шерифа Риттала все еще призывала к его переизбранию, хотя сам шериф уже семь лет как преставился.

Бар «Буффало» был гнусным заведением даже на мой вкус, но когда ты шагаешь вечером домой по дощатым тротуарам, длинные грязные флаги вонючего тумана хлещут тебя по лицу и ты распахиваешь створчатые двери салуна, видишь пьющих там людей, а навстречу тебе выходит Толстяк Карл, впечатление заметно меняется. Тебя манит туда снова и снова.

В каком-нибудь углу непременно резались в самый безобидный покер. Тимоти Рац, муж моей хозяйки, играл в солитер и без конца жульничал, потому что позволял себе выпить только в том случае, если пасьянс сойдется. На моей памяти он раскладывал его по пять раз кряду. Выиграв, Тимоти аккуратно собирал колоду, вставал и вальяжно направлялся к стойке. Толстяк Карл, уже почти наполнив стакан виски, неизменно спрашивал:

– Ну, чего налить?

– Виски, – серьезно отвечал Тимоти.

В длинном зале салуна собирались фермеры и жители деревни: одни сидели на жестких неудобных стульях, другие вставали за стойку. Изо дня в день стены оглашало тихое монотонное бормотание, и только во время выборов или важных боксерских матчей кто-нибудь позволял себе громко высказать мнение.

Я покидал бар с большой неохотой: выходил, прислушивался к гулу дизельного двигателя на болоте и лязгу землечерпалки, а потом шел в свою мрачную комнатушку у миссис Рац.

Вскоре после приезда в Лому мне чудом удалось познакомиться с местной красавицей, наполовину мексиканкой Мэй Ромеро. Иногда я прогуливался с ней по южному склону холма, пока вонючий туман не загонял нас обратно в город. Проводив Мэй до дома, я ненадолго заглядывал в «Буффало».

Как-то раз я сидел в баре и болтал с Алексом Хартнеллом, владельцем небольшой фермы к югу от деревни. Мы обсуждали ловлю черного окуня, как вдруг створчатые двери салуна распахнулись и затворились вновь, а посетители замолчали. Алекс пихнул меня в бок и прошептал:

– Это Джонни-Медведь.

Я оглянулся.