Долгая долина

– Многие пытались, но Джонни-Медведя невозможно ни увидеть, ни услышать, а уж тем более поймать. Все жители деревни держат окна закрытыми, и все равно говорить приходится шепотом – если, конечно, не хочешь, чтобы Джонни потом все выложил в баре. Тебе еще повезло, что было темно. Если б он вас увидел, то принялся бы повторять и ваши действия. Какие он корчит гримасы, изображая лицо молоденькой девушки… Брр, жуткое зрелище!

Я посмотрел на спящее под столом чудище. Джонни-Медведь лежал лицом к стенке. Свет падал на его лохматую черную голову. Вдруг на нее села муха и – клянусь! – вся голова дрогнула, как у лошади или коровы, когда на них садится овод. Муха улетела. Я тоже вздрогнул – всем телом.

Разговоры вернулись в прежнее монотонное русло. Толстяк Карл последние десять минут натирал полотенцем один стакан. Несколько человек рядом с нами обсуждали собачьи и петушиные бои, а потом переключились на корриду.

Тут Алекс сказал:

– Давай еще выпьем.

Мы подошли к прилавку. Толстяк Карл выставил два пустых стакана.

– Ну, чего налить?

Мы промолчали. Карл плеснул нам коричневого виски, мрачно посмотрел на меня и вдруг подмигнул толстым, мясистым веком. Не знаю почему, но мне это польстило. Карл кивнул на карточный столик:

– Как он вас, а?

Я подмигнул в ответ и попытался ответить таким же шутливым тоном:

– В другой раз возьму с собой собаку.

Мы выпили виски и вернулись за столик. Тимоти Рац разложил пасьянс и вальяжной походкой направился к бару.

Я снова посмотрел на стол, под которым развалился Джонни. Теперь он лежал на животе, а его глупое улыбающееся лицо было обращено в зал. Лохматая голова дернулась, он осмотрелся по сторонам, точно медведь, решивший вылезти из берлоги, выполз из-под стола и встал. Во всех его движениях было что-то сверхъестественное: несмотря на физические недостатки и уродство, двигался он легко и непринужденно.

Улыбаясь всем вокруг, Джонни-Медведь подкрался к бару и повторил свою настойчивую просьбу:

– Виски? Виски?

Это было похоже на птичий клич. Не знаю, какой именно птицы, но я точно где-то это слышал: две ноты, пониже и повыше, звучащие снова и снова.

– Виски? Виски?

Разговоры опять стихли, но монету никто не положил. Джонни жалобно улыбнулся:

– Виски?

Тогда он попытался подмаслить публику. Из его горла вырвался яростный женский голос:

– Я же говорю, там были сплошные кости! Двадцать центов за фунт – и половина костей!

Затем прозвучал мужской голос:

– Да, мэм… Я не знал, простите. Отрежу вам колбасы.

Джонни огляделся:

– Виски?

По-прежнему никто не желал его угощать. Джонни вышел на середину зала и припал к полу.

– Что он делает? – прошептал я.

– Ш-ш. Смотрит в окно, – ответил Алекс. – Слушай!

Раздался женский голос – холодный и уверенный, чеканящий слова:

– Ничего не понимаю. Человек ты или животное? Я бы ни за что не поверила, если б не увидела своими глазами.

Ей ответил другой женский голос, тихий и хриплый, полный горя:

– Может, и животное! Ничего не могу с собой поделать. Ничего!

– А придется, – оборвал ее первый голос. – Ох, лучше б ты умерла!

С толстых улыбающихся губ Джонни-Медведя стали срываться приглушенные рыдания. Я посмотрел на Алекса. Он сидел прямо, не шевелясь, и смотрел на Джонни не моргая. Я хотел было что-то спросить, но он жестом велел мне помалкивать. Я осмотрелся. Все посетители напряженно слушали. Рыдания замолкли.

– Разве тебе никогда этого не хотелось, Эмалин?

Услышав имя, Алекс охнул. Холодный голос отчеканил:

– Разумеется, нет.

– Даже по ночам? Вообще… никогда?

– Если бы и захотелось, – ответил холодный голос, – я бы сразу убила в себе это желание. А теперь прекрати ныть, Эми, я не собираюсь слушать твои причитания. Если не можешь совладать с собой, я попрошу выписать тебе успокоительное. Ступай и помолись.

Джонни-Медведь улыбнулся:

– Виски?

Не сговариваясь, к стойке подошли два человека, и каждый положил по монете. Толстяк Карл налил два стакана, Джонни выпил их по очереди, и Карл налил еще. Все поняли, что спектакль Джонни задел его за живое: в баре «Буффало» за счет заведения никому не наливали. Джонни-Медведь улыбнулся присутствующим и той же крадущейся поступью вышел на улицу. Двери медленно, беззвучно затворились.

После его ухода никто не заговорил. Все как будто с трудом переваривали услышанное, а потом стали по очереди уходить: затворяющиеся двери заносили в бар маленькие облачка пахучего тумана. Алекс тоже встал и направился к выходу, я пошел за ним.

Ночь пропиталась вонючим туманом. Он будто бы льнул к зданиям и свободными руками хватал воздух. Я ускорил шаг и нагнал Алекса.

– Что стряслось? – спросил я. – Почему все ушли?

Он молчал, и мне стало казаться, что он никогда не ответит. Но Алекс вдруг остановился и посмотрел на меня.