Долгая нота (От Острова и к Острову)

Просидел Валентин десять дней кряду в библиотеке с брошюрками пленумов, партийных конференций да с материалами двадцать пятого съезда в твёрдом красном переплёте. Чтобы уж совсем быть уверенным, просмотрел подшивку «Московских Новостей» за последний год и все речи Горбачёва в «Известиях». Сплошная перестройка с ускорением да интенсификация с гласностью в разных вариантах и во множественности своих перестановок. Ничего интересного. Соседи по комнате тоже медалисты. Один парень из Горького, другой из Свердловска. Тот, что из Свердловска, — огромный, медведеподобный, с лицом свирепым. Но это только внешне. В первый же вечер принёс он бутылку кислого вина «Ркацители», разлил в граненые общежитские стаканы и оказался милейшим парнем Илюхой Полушкиным. А второй, Андрей Воскресенский, в общежитии и не ночевал. Жила у него в Москве тётка где-то в районе Чистых прудов, так он туда сразу и переселился. Хотя чемодан для виду оставил, мало ли что — «пусть будет».

Илюха оказался из списка «своих». Родственник одного из завкафедр. Дальний, но всё же родственник.

— Ты, Валька, зря своему дяде Сене не позвонил. Мне мой дяхон сразу сказал, чтобы я не бздел, мол, впишет меня куда надо. Ты посмотри сам, сколько народу в этом году попёрло в инситуты! А знаешь, почему так?

— Почему? — Валентин не видел в этом никакой системы. Просто случайность.

— Ну и куда же ты, Казбич, в историки идёшь? Ты прикинь. Сейчас восемьдесят седьмой год. Значит, большинству родителей наших должно быть сейчас лет сорок. Так? Ну, или чуть меньше. Это если всё как у людей: школа, институт, ну, там, у кого как, и где-то посерединке этого «у кого как» дети рождаются. А родители получаются послевоенные. Как раз те самые, что с сорок четвертого по сорок восьмой годы понародились. А понародилось после войны ого-го как. Мужиков мало было, а баб до хрена. Вот один мужик и долбил в восемь дырок, выполняя указание Родины. А мы уже их дети.

И нас до эдакой матери. Демографическая волна, так сказать. Понимаешь? Количество мест в институтах не увеличилось, абитуры прибавилось. Конкурс везде зашкаливает. А тут МГУ, а не писюн мокрый. Сюда со всей страны едут. Те едут, кто в себе силу чувствует, кто знает, что у себя там был лучше всех, круче всех, понтовее всех. С хера ли мне, к примеру, в свердловский универ поступать?

— А что не поступить? У вас там хорошая школа.

— Да и ладно! Хоть вообще, супервысшая школа. Что мне тот Урал? «Наутилус» я и тут послушаю. А в родные места на каникулы съезжу. В Москве во сто раз возможностей больше. Я же хочу как минимум Трою откопать. А для этого нужно в международные программы вписаться какие-нибудь. А ты полагаешь, что у нас они там есть? Нет ни хрена. Это в Москве да в Ленинграде перестройка, то да сё. А у нас там как был застой, так и остался. Нет, Валька, ты же и сам зачем-то сюда поперся, а не остался у себя где-нибудь в Мурманске или Петрике. Хотя не знаю, есть ли там чего. А кстати, почему сюда, а не в Ленинград?

— Это как раз просто. Мать хотела, чтобы я учился там же, где и отец.

— А он у тебя МГУ заканчивал?

— Ага, — Валентин отхлебнул вина и закусил варёной картошкой, — здесь на кафедре работал. Заведующим. Но давно. Умер он.

Илюха выпустил струю дыма в потолок и хлопнул своей лапищей по клеёнке.

— Сочувствую. Но, с другой стороны, так ты вообще должен быть суперблатной тогда. Чего же ты весь книжками обложился? Тебе путь просто ковровыми дорожками выстлан: вперёд, дорогой человек, мы тебя давно ждём! Или там всё не так просто?

— Вот-вот, — Валька уже пожалел, что сказал про отца, — не всё так просто. Даже совсем непросто. Ты извини, но я уж тебе не буду всего рассказывать. Поверь, что так надо, что я всё делаю правильно. Чувствую, что всё делаю правильно.

— Всё, с вопросами не пристаю. Мужчина! Уважаю! — Илюха разлил остатки вина по стаканам и встал во весь свой огромный рост. — Хочу выпить этот бокал замечательного сухого вина за то, чтобы все хорошие мужики вроде нас с тобой поступили и доучились до пятого курса, а все гондоны неприятные завалились бы уже на первом экзамене. Ты мне, парень, сразу понравился, потому предлагаю тебе дружбу свою. Ты как?

— Я за. Ты мне тоже по душе. Молодец. Сечёшь. Нормально. Поехали!

Волновался, как оказалось, Валентин напрасно. На вопросы билета ответил он без подготовки, чем изрядно комиссию порадовал. И поскольку смотрелся он эдаким орлом, то никаких дополнительных вопросов уже никто не задавал. Грех такого парня валить, пусть и не блатной, но медалист, умник. Учись, дорогой Валентин Борисович Соловьёв, занятия не пропускай, зачёты сдавай вовремя.

Вечером того дня на радостях напились они с Илюхой до икоты. Вначале хотели дождаться третьего, но Воскресенский не появился. Видимо, сразу после экзамена опять отправился к тётке. Сдавал их сосед одним из последних, потому результата они не знали. Да и не нужен он им был. Ну его! Чужой. Сидели друг напротив друга за столом в комнате и улыбались. Чемодан Воскресенского привычно лежал под кроватью. И чемодан этот друзей не волновал.