Долгая прогулка

— Она будет в первом ряду, — сказал Гэррети. — У нее есть пропуск.

— Копы будут слишком заняты сдерживанием людей, чтобы отвлекаться на сопровождение кого-то там в первый ряд.

— Это неправда, — сказал Гэррети. Получилось резко, потому что Стеббинс высказал вслух то, чего сам Гэррети ужасно боялся. — Зачем ты говоришь такие вещи?

— Все равно на самом деле ты хочешь увидеть мать.

Гэррети дернулся:

— Чего?

— Разве ты не хочешь жениться на ней, когда вырастешь, Гэррети? Этого хотят все маленькие мальчики.

— Да ты же псих!

— Правда?

— Да!

— С чего ты взял, что заслуживаешь победы, Гэррети? У тебя посредственный интеллект, посредственные физические данные и, вполне вероятно, посредственное либидо. Гэррети, да я об заклад готов побиться, что ты так и не залез в трусы к этой своей девушке.

— Заткни свой поганый рот!

— Девственник, да? Может немножко гомосексуалист? Легкий налет голубизны? Не бойся. Можешь рассказать Папе Стеббинсу.

— Я тебя переживу даже если придется идти до самой Вирджинни, ты ебаный мудак! — Гэррети всего трясло от ярости. Никогда в жизни он еще так не злился.

— Все в порядке, — успокаивающе сказал Стеббинс. — Я понимаю.

— Ты сраный ублюдок, мать твою! Ты!..

— А вот это уже интересно. Что заставило тебя использовать именно это выражение?

На секунду Гэррети показалось, что он сейчас либо бросится на Стеббинса, либо вырубится прямо тут от наплыва ярости, но не произошло ни того, ни другого.

— Даже если придется идти до Вирджинии, — повторил он. — Даже до самой Вирджинии.

Стеббинс потянулся всем телом и сонно улыбнулся.

— Я себя чувствую так, словно могу дойти до самой Флориды, Рей.

Гэррети бросился прочь в происках Бейкера, чувствуя как гнев и ярость постепенно перегорают в нем, превращаясь в трепещущее подобие стыда. Похоже, Стеббинс решил, что Гэррети простачок. И похоже, что в этом он не ошибся.

Бейкер шел опустив голову и шевеля губами рядом с парнем, которого Гэррети не знал.

 — Здорово, Бейкер, — сказал Гэррети.

Бейкер вздрогнул, и встряхнулся всем телом, как собака.

— Гэррети, — сказал он. — Ты.

— Ага, я.

— Мне снился сон — ужасно реалистичный. Сколько времени?

Гэррети посмотрел на часы.

— Почти двадцать минут седьмого.

— Как думаешь — дождь на целый день зарядил?

— Я... а-а! — Гэррети резко шатнулся вперед, утратив равновесие. — Чертов каблук отвалился, — сказал он.

— Выкинь их оба, — посоветовал Бейкер. — Не то ногти пробьются наружу. И напрягаться приходится сильнее, когда так идешь.

Гэррети дернул ногой, сбрасывая ботинок, и тот полетел, переворачиваясь, пока не упал на обочину совсем рядом с краем толпы, похожий на маленького хромого щенка. Толпа жадно поглотила его: кто-то схватил ботинок, кто-то другой отобрал его, завязалась жестокая, путанная борьба за обладание беспарной обувкой. Второй ботинок никак не хотел слетать — нога внутри сильно распухла. Гэррети опустился на колено, получил предупреждение, развязал шнурок, снял ботинок. Подумал, не кинуть ли его в толпу, но потом просто оставил лежать на дороге. Волна иррационального отчаянья вдруг затопила его на несколько мгновений, и он подумал: Я потерял ботинки. Я потерял ботинки.

Поверхность дороги холодила ноги. Лохмотья, которые были когда-то его носками, промокли почти мгновенно. Свои собственые ступни показались Гэррети какими-то странными и непривычно неуклюжими. Он почувствовал, как заполонившее его душу отчаянье превращается в жалость к собственным ногам. Он быстро поравнялся с Бейкером, который тоже шел босиком.

— Мне, считай, конец, — просто и буднично сказал Бейкер.

— Как и всем нам.

— Мне вспоминаются все хорошие вещи, которые когда либо происходили со мной. Как я впервые отвел девушку на танцы, и там был этот пьяный бугай старше меня, который все пытался встрять между нами, и я отвел его наружу и дал ему по жопе. У меня это вышло только потому, что он был пьян вдымину. А девушка смотрела на меня так, словно я чудо из чудес, величайшее изобретение со времен двигателя внутреннего сгорания. Мой первый велик. Как я первый раз прочитал "Женщину в белом" Уилки Коллинза... это моя любимая книга, Гэррети, на случай если кто спросит. Как я сижу полусонный над каким-то люком с леской в руках и мелкие раки прут на меня тысячами. Как лежу в гамаке на заднем дворе, сплю, прикрыв лицо комиксом про Папая. Я думаю обо всех этих вещах, Гэррети. В последнее время. Словно я состарился и совсем одряхлел.

Ясный утренний дождь мягко падал на них. Даже толпа казалась притихла и как будто отдалилась. Снова можно было разглядеть лица, — размытые, словно прячущиеся за оконным стеклами, усеянными каплями дождя. Они были бледны, задумчивы, у них были красивые миндалевидные глаза, и прятались они под протекающими шляпами, зонтами и разложенными газетами. Гэррети ощутил, как внутри него нарастает боль, ему казалось, что закричи он — и станет легче, но он не мог кричать, он мог только утешить Бейкера, сказать ему, что умирать — это нормально. Может так оно и есть, но, впрочем, может и нет.