Долгая прогулка

МакФриз отправился прочь. Гэррети хотел было окликнуть его, но не смог заставить себя.

Затем в четвертый раз наступило 9 часов утра. Группа повернула налево, и толпа снова оказалась под ними, под ногами двадцати четырех оставшихся — на то время, пока они шли по 295-й эстакаде и входили в город. Впереди виднелся Дейри Джой, куда они с Джен иногда заходили после кино. Группа свернула направо и вышла на Федеральную дорогу № 1, которую кто-то назвал большой магистралью. Большая ли, маленькая — но она была последней. Стрелки часов у Гэррети на руке как будто сами лезли ему в глаза. Центр города лежал прямо по курсу. Вулман был справа. Гэррети уже видел его — приземистое, уродливое здание, приукрашенное декоративным фасадом. Снова полетел серпантин, влажный, липкий, безжизненный из-за дождя. Толпа волновалась. Кто-то включил городскую пожарную сирену, и ее завывания смешивались с завываниями Клингермана. Клингерман и городская пожарная сирена Фрипорта исполняли на пару жуткий дуэт.

Напряжение медной проволокой забило кровеносные сосуды Гэррети. Он слышал как грохочет его сердце, — вот в животе, вот в груди, вот прямо между глаз. Двести ярдов. Они снова выкрикивали его имя (РЕЙ-РЕЙ-ОДОЛЕЙ!), но пока что в толпе не было ни одного знакомого лица.

Он сместился вправо, пока не оказался в нескольких дюймах от тянущихся к нему рук — одна из них, крепкая и мускулистая сумела даже захватить край его рубашки, и он отпрыгнул в сторону, словно его только что едва не затянуло в молотилку — и солдаты навели на него оружие, готовые выстрелить, если он вдруг попытается раствориться в человеческих волнах. Осталась всего-то сотня ярдов. Уже можно было разглядеть большую коричневую вывеску Вулмана, но не было ни следа матери или Джен. Господи, господи, господи, Стеббинс был прав... а даже если они здесь, как ему разглядеть их в этой изменчивой, бурлящей массе?

Слабый стон вытек из него, словно отторгнутая плоть. Он запнулся и едва не упал, споткнувшись о собственные ослабевшие ноги. Стеббинс был прав. Ему захотелось остановиться прямо здесь, не идти дальше. Разочарование, ощущение потери были настолько ошеломительны, что полностью опустошили его. В чем смысл? Теперь-то в чем смысл?

Орущая сирена, кричащая толпа, визжащий Клингерман, падающий дождь, и его собственная маленькая измученная душа, бьющаяся у него в голове, прорывающаяся силой сквозь собственные стены.

Я не могу идти. Не могу, не могу, не могу. Но ноги все равно шагают вперед. Где я? Джен? Джен?.. ДЖЕН!

Он увидел ее. Она махала голубым шелковым шарфом, который он подарил ей на день рождения, и капли дождя застыли в ее волосах словно жемчуг. Мама стояла рядом, в своем простом черном плаще. Толпа прижала их друг к другу, и они беспомощно раскачивались взад-вперед вместе с ней. Телевизионная камера выставила свое тупое рыло из-за плеча Джен.

Гигантский нарыв, созревший у него глубоко внутри, прорвался. Болезнь спешно покидала его тело зеленым потоком. Он побежал, шаркая, поджав пальцы ног. Лохмотья носков шлепали его по распухшим ступням.

— Джен! Джен!

На губах у него нет слов, одна только чистая мысль. Телекамера восторженно проследила его траекторию. Грохот вокруг стоял неимоверный. Он видел, как ее губы складываются, чтобы произнести его имя, и ему нужно добраться до нее, нужно...

Вдруг чья-то рука остановила его. МакФриз. Солдат выносил им обоим по первому предупреждению, поднеся ко рту бесполый мегафон.

— Только не в толпу! — МакФриз громко кричал, прижав губы прямо к уху Гэррети. Укол боли пронзил голову Гэррети.

— Отпусти!

— Я не позволю тебе убить себя, Рей!

— Отпусти, черт бы тебя подрал!

— Ты хочешь умереть у нее на руках? Ты этого хочешь?

Время летело. Она заплакала. Он видел слезы на ее щеках. Он рывком высвободился из хватки МакФриза. Двинулся к ней, чувствуя, как тяжелые, злые рыдания поднимаются откуда-то из глубины. Как же хочется спать. Он найдет покой в ее объятиях. Он любит ее.

Рей, я люблю тебя.

Он видел эти слова у нее на губах.

МакФриз по-прежнему стоял сзади. Телекамера скользнула вниз. Сейчас периферическим зрением он видел своей школьный класс: они разворачивали огромный баннер, и каким-то образом это было его лицо, фото из ежегодного альбома, раздутое до размеров Годзилы, он лыбился сам себе, плачущему и пытающемуся дотянуться до нее.

Второе предупреждение, проревел матюгальник словно глас Божий.

Джен...

Она тянулась к нему. Прикосновение рук. Ее прохладная ладонь. Ее слезы...

Мама. Ее руки, тянущиеся...

Он схватил их. В одной руке он держал ладонь Джен, в другой — материну ладонь. Он прикоснулся к ним. Дело сделано.

Дело было сделано, пока МакФриз снова не схватил его за плечо, жестокий МакФриз.

— Отпусти! Отпусти!