Долги наши

— Просто я себе представила, что вы должны были подумать, когда он отказал в подкреплении.

— Даже слова те самые, которыми я тогда подумал. Ну, а откуда ты взяла, что во время десанта вода блестела и слепила нас? Ведь факт, что так было, а я этого тоже не говорил. Вот прочитал у тебя — вспомнил.

— Я себе просто представила, вы рассказывали, а я представляла.

— Прямо неудобно за свое выдавать. Откуда ты слова берешь? Наверно, ты и стихи пишешь? А ты, между прочим, откуда?

— Из Сибири.

— И родные у тебя там?

— Конечно.

— Кто?

— Разные, тетя Вера…

— А отец, мать?

— Отец… на фронте погиб… Давайте заниматься, Яков Васильевич.

— Ладно…

Ходит, останавливается, диктует. Ему это дается с большим трудом. Напряженно думает, пока не скажет.

— …Батальон, значит, высадился. Под огнем, значит, противника. Высадился, значит, Черт его знает. Тут, понимаешь, есть (стучит пальцем по лбу), а сказать — слов нет. В общем, вот так стоят немцы, вот так подходим мы… А что ты пишешь?

— То, что вы говорите.

— А я ведь ничего еще не сказал. Покажи.

— Потом…

— Прямо удивительно, как я устаю… Давай мы лучше позже займемся.

— Хорошо. Яков Васильевич, а вы давно тут поселились?

— После войны.

— А почему здесь?

— Воевал тут. Вот потянуло и вообще… на райскую жизнь повело. (С горечью.) Спокойная работа, жизнь не пыльная. Чем не рай? И дом — полная чаша… Да, Леночка, большие у нас тут были потери… Кто погиб, кто осиротел, а у кого жизнь вкось пошла… Ну-ка, прикрой ворота, и пойдем.

Лена закрывает ворота. Вскрикнула.

— Что ты?

— Палец занозила.

— Давай руку.

Потапенко надевает очки, берет Ленину руку.

— Вот она торчит. Видишь?

— Да…

Потапенко не замечает, как взволнована девушка. Это отец, отец держит ее руку. Впервые в жизни почувствовала она руки отца…

— Терпи, терпи, — говорит он. — Вот и все. А рука какая худенькая… Совсем еще детская…

Дуся выходит из дома.

— Яков, сходи на погреб — там вишни в корзинах. (Потапенко уходит.) А кто это к нашей ветке веревку привязал? Нахальство какое! Эй, чье это белье?

Дуся отвязывает веревку. Вбегает Зина.

— Зачем вы отвязываете веревку? Михаил Михайлович! Петя!

— Яков! Яков! Яков! — кричит Дуся.

На полянке появляются профессор, Петя, Татьяна Ивановна, Ирина и Кузьма Кузьмич. Они появляются не все сразу, а постепенно, по мере того как разгорается скандал.

Т а т ь я н а  И в а н о в н а. В чем дело? Кто сбросил белье? Смотрите, все в грязи.

Д у с я. А кто вам разрешил привязывать свою паршивую веревку к нашему дереву?

З и н а. Не к дереву, а к ветке.

Д у с я. А ветка чья? Нашего дерева.

П е т я. Раз ветка по сю сторону забора…

Д у с я. Это мне нравится. Дерево высунуло ветку, значит, она уже не наша?

З и н а. Не ваша.

Д у с я. А чья?

З и н а. Ничья, всехняя, божья, общественная, только не ваша.

Д у с я. Это мне нравится. Значит, если я высуну голову в форточку, она уже не моя, а ваша, общественная?

П р о ф е с с о р (подходит и, топнув ногой, наступает на Дусину тень). Ну, почему вы не протестуете?

Д у с я. Чего?

П р о ф е с с о р. Почему не протестуете? Я наступил на вашу тень. Смотрите, я ее топчу. Это же ваша собственная тень.

Д у с я. Вы с меня дуру не стройте. То тень. А между прочим, да, тень тоже моя. Вот отойду, и она отойдет. А дерево я трогать не дам. Лучше отрублю ветку, а не дам. И воду вам, между прочим, тоже не видать. (Профессору.) Думаете, мы не знаем, что вы ночью лазаете на нашу дачу?

Из дома с двумя корзинами в руках выходит Потапенко.

П р о ф е с с о р. Это я лазаю?

Д у с я. Вы лазаете.

П о т а п е н к о. Действительно, из вашей компании кто-то каждую ночь ходит к нашему колодцу.

З и н а. Как не стыдно? Мы из-за вас сидим без воды. Что вы за люди такие?

Д у с я. А вы нас не учите. Вы нам весь вид загородили. Без вида нашей даче совсем другая цена.

П р о ф е с с о р. Цена, цена, цена… Вы посмотрите на себя, чем вы стали? Торгаш с корзинами… Позор.

Д у с я. Вы, пожалуйста, с вашими моралями к нам не лазайте. Подумаешь, отыскался… Сам небось где-нибудь завхозом сидит и на лапу берет…

П о т а п е н к о. Я попросил бы моей личности не касаться. Вы тут туристы, случайные люди.

П р о ф е с с о р (дрожит от негодования, заикается). Я… я… у себя в стране не турист, а хозяин! И если я вижу… если… я вижу…

Т а т ь я н а  И в а н о в н а. Миша!

И р и н а. Бросьте вы их, Михаил Михайлович, это уже не люди. У них вон вода заванивается, а они все дрожат: «не тронь», «моя», «собственная»… Не хочу у вас жить. (Кричит в сторону дачи.) Кузьма! Собирай вещи!

П о т а п е н к о. Предупреждаю, если я у себя застану кого-нибудь…

К голосам ссорящихся присоединяется лай собаки, закудахтали куры.

П р о ф е с с о р. Расстреляете?

Т а т ь я н а  И в а н о в н а. Мишенька…

И р и н а. Повесите? Четвертуете?..

З и н а. Живьем сожжете?..

Д у с я. Очень грубые надсмешки…

П о т а п е н к о. Я предупредил.

П е т я. А я лазил за водой и буду лазить.

Д у с я. Ах так?

П е т я. Да, так.

И р и н а. Питекантропы!

Д у с я. Убирайтесь отсюдова, пока добром просят!

Т а т ь я н а  И в а н о в н а (вдруг бросив профессора, наступает на Потапенко и Дусю). Это вас надо убрать с советской земли!