Долгий путь домой

Она ткнула пальцем в шахматный рисунок на одной из лежащих на столе картин. Все склонились над ней и закивали.

– Что-то подобное рисует каждый ученик художественной школы, когда изучает перспективу.

Гамаш задумался, нахмурил брови. Зачем одному из самых успешных художников Канады писать это? Да еще использовать упражнение, которому обучают в школе?

– И вообще, искусство ли это? – спросил Жан Ги.

Еще один хороший вопрос.

Когда Бовуар познакомился с этими людьми, с этой деревней, он мало что знал об искусстве, да и то, что знал, считал бесполезным. Но по прошествии нескольких лет соприкосновения с миром искусства у него появился интерес. Или что-то похожее.

Его интересовало не столько искусство, сколько среда его обитания. Внутренняя борьба. Проявляемая походя жестокость. Двуличие. Уродливый бизнес по продаже прекрасных творений.

И то, как уродство нередко перерастает в преступление. А преступление вызревает в убийство. Иногда.

Питер Морроу нравился Жану Ги. Какой-то своей частью он понимал Питера Морроу. Той частью, в существовании которой он мало кому признавался.

Это была неприятная часть. Пустая часть. Эгоистическая часть. Неуверенная в себе.

Трусливая часть Жана Ги понимала Питера Морроу.

Но если Бовуар изо всех сил старался победить в себе эту часть, то Питер просто убегал от нее. Увеличивая пропасть, разрыв.

Бовуар давно понял, что не страх увеличивает бездну. Это делает трусость.

И тем не менее Питер Морроу нравился Жану Ги Бовуару, и Жан Ги приходил в ужас при мысли о том, что с Питером случилось что-то ужасное. Впрочем, за такие картины никто бы не стал убивать. Кроме разве что Питера. Питер вполне мог убить, чтобы скрыть авторство.

Но ведь он не убил, правда? Наоборот, он не прятал свои творения, а принял меры, чтобы они не пропали.

– Почему он их сохранил? – спросил Жан Ги. – И почему отдал их ребенку Марианны?

Вместо того чтобы отвечать на вопросы, эти картины только еще больше запутывали дело.

Рут ушла. Ее одолели скука и отвращение.

– От этих картин тошнит, – заявила она, на случай если кто-то не заметил, как она себя чувствует. – Пойду вычищу лоток Розы. Кто-нибудь хочет мне помочь?

Предложение было искусительное, и вскоре после ухода Рут ретировался Габри.

– Кажется, у нас засорился сток в ванной, – пробормотал он, направляясь к двери.

Похоже, творения Питера напоминали людям о необходимости выполнять грязную работу. Если он отправился в мир, чтобы найти способ стать полезным, то результат получился не совсем таким, как он хотел.

Арман, Рейн-Мари, Клара, Мирна и Жан Ги остались в растерянности стоять вокруг картин.

– Ну хорошо, – сказал Гамаш, возвращаясь к полотнам, лежащим на полу. – Здесь его более поздние работы. Питер прислал их в конце весны. Они написаны на холсте, тогда как предыдущие работы, – он сделал три широких шага к сосновому столу, – подаренные ребенку Марианны зимой, написаны на бумаге.

Они выглядели как нечто живое, упавшее с большой высоты. И ударившееся об стол.

Триумфом такие творения не назовешь. Успехом тоже. Или хорошим концом.

Но Гамаш знал, что в этих картинках не было и намека на конец. Они представляли собой начало. Дорожные знаки. Указатели.

Эскимосы воздвигали каменных идолов, которые служили им навигационными инструментами, обозначали их путь. Указывали, куда они идут и где находятся. Путь от дома и путь домой. Инуксуиты – так они их называли, буквально «заменители человека». Европейцы поначалу уничтожали их, потом объявили языческим суеверием. Теперь их признают не только в качестве указателей, но и как произведения искусства.

Именно это и сделал Питер. Его творения были не произведениями искусства, а чем-то бóльшим – дорожными знаками, указателями. Они показывали, где он был и куда двигался. Маршрут его движения, изображенный художественно, эмоционально, творчески. Странные картины Питера были его инуксуитами, они фиксировали не столько место его нахождения, сколько изменения его мыслей и чувств.

Эти картины были заменителем конкретного человека. Душой Питера, вывернутой наружу.

Осененный этими мыслями, Гамаш внимательнее присмотрелся ко всем шести картинам. Что они говорили ему о Питере?

На первый взгляд они казались просто всплесками цвета. На более поздних из них, написанных на холсте, цвета сталкивались еще ожесточеннее, чем на ранних.

– Почему для одних он использовал бумагу, а для других – холст? – спросила Рейн-Мари.

Клара и сама задавала себе этот вопрос. Если откровенно, то все эти «шедевры» в равной мере были порядочной дрянью. Нельзя было сказать, что три картины на холсте написаны лучше и достойны сохранения, а бумажные можно выкинуть на помойку.

– Наверное, тут могут быть два объяснения, – сказала она. – Либо у него не было холста, когда он создавал первые три, либо он знал, что это эксперимент. Не для сохранения.

– В отличие от этих? – Жан Ги указал на картины на полу.

– «Иногда волшебство действует», – процитировала Клара, и Гамаш издал смешок.