Долгий путь домой

– Питер – человек умный, – заметила Рейн-Мари. – Успешный художник. Он должен был понимать, что это не великие творения. И даже не просто хорошие.

Жан Ги кивнул:

– Вот именно. Зачем их сохранять? И не просто сохранять, а еще и передавать кому-то другому и тем более позволять другим видеть их?

– Что вы делаете со своими работами, которые вам не нравятся? – спросила Рейн-Мари у Клары.

– Большинство из них я сохраняю.

– Даже те, которые не удалось спасти? – удивилась Рейн-Мари.

– Даже те.

– Почему?

– Ну, наперед никогда не знаешь. Иногда, в поисках вдохновения, я достаю их и смотрю новыми глазами. Ставлю их набок или даже вверх ногами. Это дает мне иную перспективу. Выпускает на свободу то, чего я не заметила прежде. Какую-нибудь мелочь, которая стоит того, чтобы ее развить. Сочетание красок, ряд мазков – что-нибудь такое.

Бовуар посмотрел на картины на полу. Он не увидел ничего, кроме ряда мазков кистью.

– Ты их сохраняешь, – заметила Мирна, – но не выставляешь.

– Верно, – кивнула Клара.

– Жан Ги прав. У Питера были причины сохранять их, – сказал Гамаш. – И причины послать их ребенку Марианны.

Он подошел к маленьким картинам на потертом сосновом столе.

– На которой из них улыбки? – спросил Гамаш у Мирны. – Губы? Я что-то не вижу.

– Ах да, я забыла. Она здесь. – Мирна указала на картины на полу. – Попробуйте найти сами.

– Ужасная женщина, – попенял он ей, но спорить не стал.

Минуту спустя Мирна открыла рот, но Гамаш остановил ее:

– Нет, теперь уж не говорите. Я сам.

– Ладно, я пока выйду, – сказала Клара.

Они с Мирной наполнили стаканы лимонадом и вышли в сад, а Бовуар остался с Гамашем.

Его бывший босс наклонился над картинами, потом выпрямился, заложив руки за спину, и начал покачиваться с пятки на носок. С пятки на носок.

Бовуар сделал несколько шагов назад. Потом еще несколько. Оттащил от соснового стола стул и забрался на него со словами:

– Отсюда ничего не видно.

– Что ты делаешь? – спросил Гамаш, почти подбежав к Жану Ги. – Немедленно слезай со стула!

– Он прочный. Меня выдержит, – возразил Бовуар, но все-таки спрыгнул на пол.

Ему не понравился тон Гамаша.

– Ты этого не знаешь, – сказал тот.

– И вы тоже не знаете, – ответил Бовуар.

Они уставились друг на друга. Какой-то звук заставил Гамаша повернуться. Мирна стояла в дверях с пустым кувшином из-под лимонада в руке.

– Я вам помешала?

– Вовсе нет, – ответил Гамаш и выдавил улыбку. Потом глубоко вдохнул, выпустил воздух из легких и повернулся к Бовуару, который продолжал смотреть на него недовольным взглядом. – Извини, Жан Ги. Забирайся на стул, если хочешь.

– Нет, я уже увидел все, что нужно.

У Гамаша возникло отчетливое ощущение, что Жан Ги говорит не только о картине.

– Вон она, – указал его зять.

Гамаш подошел к нему и посмотрел.

Жан Ги нашел улыбку. Улыбки.

И Гамаш понял, в чем ошибался. Он искал пару больших губ. Долину, образовавшую гору. А Питер нарисовал множество крохотных улыбок, маленьких долин радости, марширующих по картине.

Гамаш усмехнулся.

Картина от этого не становилась лучше, однако это была первая работа Питера, которая свидетельствовала о наличии у него хоть какого-то чувства.

Гамаш повернулся и посмотрел на стол. Даже эти картины создавали чувство, хотя вряд ли тошноту можно считать эмоцией. Но хоть что-то. От души. Не из головы.

Если это было начало, то Арман Гамаш еще сильнее захотел узнать, куда ведут эти улыбки.

Глава семнадцатая

Рейн-Мари улыбнулась.

Гамаш показал ей шествие крохотных губ. Она не сразу поняла, что изображено на картине, но он почувствовал то мгновение, когда это случилось.

Ее собственные губы растянулись в улыбке. А потом и все лицо расцвело.

– Как же я раньше не заметила, Арман? – Она взглянула на него, потом снова на картину.

– Я тоже не заметил. Их Жан Ги нашел.

– Merci, – сказала она зятю, и тот слегка поклонился, принимая благодарность.

«Забавно, – подумала Рейн-Мари, – он осознает, что перенял одну из манер Армана?»

Пока Рейн-Мари разглядывала картину, Гамаш занялся двумя другими полотнами на полу. Клара уставилась на них.

– Что-то случилось? – спросил он.

Она покачала головой и снова склонилась над картинами. Потом отошла.

Неужели в этих картинах тоже что-то есть, как в той, с губами? Какой-то образ или эмоция, которую хотел передать Питер, и она ждет, когда ее откроют, словно страну, или планету, или необычный новый вид.

Если даже так, то ни Клара, ни Гамаш ничего такого не видели.

Гамаш ощутил на себе чей-то взгляд и подумал, что это Бовуар, но тот готовил сэндвичи в кухне.

Рейн-Мари продолжала с улыбкой глядеть на картину с губами. Клара изучала два других полотна.

Мирна, вот кто смотрел на Гамаша.

Она отвела его в сторону.

– Может, хватит, Арман?

– Вы о чем?

Она пронзила его взглядом, и он усмехнулся:

– Вы заметили мою маленькую стычку с Жаном Ги.

– Заметила. – Она внимательно посмотрела на него. – Клара поймет вас, если вы скажете, что должны остановиться.

– Остановиться? – удивился он. – Это еще почему?

– А почему вы только что накричали на Бовуара?

– Он стоял на стуле. На старом стуле соснового дерева. Стул мог сломаться.

– А он мог сломаться?