Долгий путь домой

Питер установил мольберт на этом перекрестке и стал творить.

Кларе так хотелось поговорить с ним. Узнать, что же он нашел. Услышать из его уст, что он чувствует. Он наконец завернул за угол. Начал двигаться к ней. А потом исчез с лица земли.

– Сад стал настоящей приманкой, – сказал Альфонс. – Люди приезжают из самых разных мест, чтобы его увидеть. Кто-то называет его мистическим.

Он произнес это с иронией, но запудрить мозги констеблю Стюарту у него не получилось. Тот слышал слова поварихи. Предостережение. Никому не рассказывать его пьяную историю.

– Что случилось с вами в саду, Альфонс?

Клара вернулась к картинам Питера. Не к той, что с шахматным рисунком, а к двум другим.

Она не могла знать наверняка, но подозревала, что и эти две Питер написал в «Саду космических размышлений». Палитра была та же самая, и накал – тоже.

На этих двух картинах был такой же взрыв красок. Почти безумная дисгармония. Невероятное, непривлекательное сочетание цветов. Казалось, Питер писал их с неистовством, отчаянно пытаясь ухватить что-то ускользающее, запечатлеть его.

– Его мозг словно взорвался на этой картине, – сказал Жан Ги, стоявший рядом с Гамашем.

Что же видел Питер в «Саду космических размышлений»? Что он там чувствовал?

Альфонс повернулся и посмотрел на распашную дверь в кухню, потом поставил локти на стол и понизил голос:

– Это строго между нами, понятно?

Констебль Стюарт кивнул, зная, что солгал.

– Случилось это прошлой осенью. Как-то ранним вечером я отправился туда пострелять зайцев…

И Альфонс выложил всю историю.

Рассказав о первой неудачной попытке убить зайца, он немного помолчал.

– Понимаете, я делал это много раз в жизни. Начал еще мальчишкой.

– А прежде вы ходили в тот сад? – спросил Стюарт.

Альфонс кивнул:

– Поубивал там множество зайцев. Но такого никогда не видел.

– Чем же он отличался от других?

Альфонс внимательно посмотрел на констебля. Он больше не казался официантом в придорожной столовке. Его лицо отделяли от лица констебля несколько дюймов, и он выглядел древним стариком. Но не дряхлым. Он походил на моряка, который всю жизнь стоял лицом к ветру. Прокладывал курс. Искал новые земли.

Пока не увидел то, что искал. Берег.

– Рассказать? – спросил он.

И констебль Стюарт снова спросил себя: а хочет ли он услышать это?

Он кивнул.

– Я смотрел, как он стоял на задних лапах, этот заяц. Стоял торчком. Громадный такой заяц, серый. Он не шевелился. Даже когда я снова поднял ружье. Он просто стоял там. Я видел его грудь. Видел, как он дышит. Видел, как бьется его сердце. А потом я заметил что-то позади него.

– Движение? Хозяина?

– Нет. Не человека. Еще одного зайца. Почти такого же здоровенного. И он тоже стоял. Я был так заворожен первым, что не заметил других.

– Других?

– Их было, наверно, штук двадцать. И все стояли на задних лапах. Как столбики. В идеальном круге. И не шевелились.

Констебль Стюарт весь подобрался и замер. Старик вперился в него пристальным взглядом:

– Жена говорит, что я был пьян, и я и вправду выпил пару стаканчиков. Но не больше, чем обычно. Она говорит, у меня в глазах двоилось. Троилось. Она говорит, мне привиделось.

Он опустил голову и пробормотал в исцарапанную, всю в пятнах столешницу:

– И она была права. Я кое-что видел.

– Что?

– Что это? – спросила Клара, наклоняясь поближе к ужасным краскам.

– Где? – спросила Рейн-Мари, почти уткнувшись носом в картину.

– Вон там, у зигзага.

– Кажется, лестница, – ответил Арман.

– Нет, я говорю не о зигзаге, а о том, что рядом с ним.

Клара говорила взволнованно, словно предмет, который она увидела, мог исчезнуть в любое мгновение.

– Это камень, – сказал Жан Ги.

Клара пригляделась.

– Зайцы были каменные.

Констебль и официант уставились друг на друга.

– Это сад скульптур, – сказал констебль Стюарт. – Они, вероятно, были из камня.

– Нет.

Альфонс говорил тихо, чуть ли не с сожалением. И констебль Стюарт понял, что этот человек искал не берег. Он искал общества. Одного человека, который поверил бы ему.

– Я видел, как двигается старый заяц. Как бьется его сердце. И я видел, как он окаменел.

– Это круг из камней, – сказал Арман, тоже наклоняясь над картиной.

Их глаза приспосабливались к буйным краскам Питера, и наконец то, что казалось хаосом, обрело смысл.

– Но на сайте нет каменного круга у лестницы, – возразила Клара.

– А потом они снова превратились в зайцев, – сказал Альфонс. – Они опять ожили.

Глаза его горели, но не от страха, а от удивления. Изумление пожилого человека, много повидавшего за свою жизнь.

– Вы возвращались туда когда-нибудь? – спросил Стюарт.

– Каждый вечер. Я хожу в сад каждый вечер. Но больше не беру с собой ружье.

Альфонс улыбнулся. Констебль Стюарт улыбнулся.

Когда все ушли одеваться, Гамаш остался.

– Вы не возражаете? – спросил он у Клары, и она помотала головой: нет, не возражает.

– Приготовьте еще кофе. – Она показала на старый электрокофейник. – Я спущусь через несколько минут.

Пока готовился кофе, Гамаш подтащил стул к стене, сел и уставился на картины.

– Бог ты мой, – раздался знакомый голос. – Я не вторгаюсь в то, чего мне не следует знать?