Долгий путь домой

– Я прошу прощения, – пробормотала Рейн-Мари. – Глупо с моей стороны.

Рут посмотрела на старика-профессора: тот вытаскивал ежегодники один за другим, просматривал их и возвращал на место.

Старая поэтесса подтянулась и произнесла:

– Noli timere[77].

Рейн-Мари почувствовала, что эти слова не предназначены для ее ушей, да и выражение лица Рут не предназначалось для ее глаз.

– Вот он!

Профессор Мэсси торжественно подошел к ним с ежегодником в руках.

– Я боялся, что он пропал, когда делали ремонт. Или что его заделали в стену. Вы бы удивились, узнав, что в ней обнаружилось.

– И что же? – спросила Рут, пока Рейн-Мари разглядывала ежегодник.

– Ну, прежде всего асбест, но это как раз было вполне ожидаемо. Потому-то и затеяли ремонт. Удивило другое.

Ежегодник был покрыт пылью, и Рейн-Мари повернулась к профессору:

– Асбест?

– Да. – Он посмотрел на нее, понял, чем вызван ее вопрос, и рассмеялся. – Не беспокойтесь. Тут всего лишь два десятилетия пыли. И никакого асбеста.

Он взял у нее альбом, протер рукавом и вернул ей. Потом предложил пройти к дивану.

– И что же было найдено в стенах? – спросила Рут.

Рейн-Мари с трудом узнала ее голос.

– Главным образом старые газеты. Выяснилось, что здание – или его фундамент – гораздо старше, чем все думали. Какие-то рабочие-итальянцы оставили кусочки сэндвичей, и биологам удалось вырастить томаты из найденных там старых семечек. Этот вид томатов практически исчез к нашему времени. А еще там обнаружилось несколько холстов.

– Это один из них? – Рут показала на картину, которую они с Рейн-Мари разглядывали.

Профессор Мэсси рассмеялся:

– Вы считаете, что это мусор?

Слова Рут не оскорбили его, а скорее развлекли. Даже порадовали.

– Это работа профессора Мэсси, – сказала Рейн-Мари, пытаясь сгладить неловкость момента, хотя, похоже, только она одна почувствовала неудобство.

– Найденные картины вы можете увидеть на стенде у входа, – сообщил им Мэсси. – Ничего примечательного, к сожалению. Для утепления стен не использовались ни Эмили Карр, ни Том Томсон.

Пока они разговаривали, Рейн-Мари листала страницы, разглядывая фотографии молодых мужчин и женщин. Большинство студентов принадлежали к белой расе. Большинство щеголяли длинными сальными волосами. Обтягивающими водолазками. Еще более обтягивающими джинсами. И высокомерным, скучающим выражением на лице.

Слишком холодным, чтобы чему-то научиться. Слишком холодным, чтобы уметь сочувствовать.

Рейн-Мари остановилась и перевернула страницу назад.

Там безошибочно угадывалась Клара с волосами, растрепанными а-ля Эйнштейн. В бесформенном рабочем халате и с широченной счастливой улыбкой.

А рядом с ней на диване, на том самом, с которого только что встала Рейн-Мари, теснились студенты. Профессор Мэсси, более молодой и еще более энергичный, разговаривал с молодым человеком.

Серьезный разговор целиком захватил их. Изо рта молодого человека торчала сигарета, его лицо было почти полностью скрыто за облачком дыма. Кроме одного глаза. Острого, проницательного, умного.

Это был Питер.

Рейн-Мари улыбнулась, глядя на фотографию, потом снова занялась поисками Себастьяна Нормана. Но когда она дошла до преподавательского раздела, ее ждало разочарование.

– Да, я забыл, – сказал Мэсси, когда она показала ему страницу. – В тот год составители решили не использовать наши реальные фотографии. И вместо этого поместили наши работы, наверное в качестве ответной реакции на «Салон отверженных». Я думаю, они намеренно выбрали худшие образцы.

Он взял у нее альбом, пролистал несколько страниц и поморщился:

– Вот моя. Это худшее из всего, что я написал.

Рейн-Мари увидела столбики ярких красок, перечеркнутые косыми чертами. Композиция показалась ей довольно динамичной. Вовсе неплохой.

Правда, художники вряд ли способны объективно судить о собственных работах.

– Можно я возьму его? – спросила Рейн-Мари, показывая на ежегодник.

– Если обещаете вернуть.

Неудивительно, что эти слова были обращены к Рут. Профессор произнес их с такой нежностью, что Рейн-Мари почувствовала искушение ответить за старую поэтессу.

– Буду ждать, – сказал он Рут. – «Я сижу, где посажена, созданная из камня и желаемого, выданного за действительное».

Рейн-Мари узнала строки из стихотворения Рут. Ей захотелось предостеречь старика. Сказать ему, что, надеясь ублажить Рут ее собственными стихами, он может разбудить нечто такое, о чем понятия не имеет.

Рут повернулась к профессору Мэсси и сильным, ясным голосом закончила:

– «Будто божество, убивающее ради удовольствия, может и исцелять».

По пути домой Рейн-Мари обдумывала услышанное. О профессоре Нормане. О его страсти и его причуде. О десятой музе. Пропавшей музе.

«Будто божество, убивающее ради удовольствия, может и исцелять».

Была ли десятая муза тем самым божеством? Вдохновляла ли она, как другие музы? Исцеляла ли?

А может, и убивала ради удовольствия?

Глава двадцать шестая

Марсель Шартран положил свернутые холсты на деревянный стол.

Дело происходило в его кабинете в задней части галереи, вдали от любопытных глаз.