Долгое дело

Сегодня Лида задавала вопросы... Мне кажется, что она сердцем познает то, к чему я прихожу разумом. И еще неизвестно, кто это делает быстрее и правильнее. Вероятно, поэтому я никогда ее не спрашиваю, в чем она видит смысл жизни. Вдруг ответит не думавши, сразу – и верно.

Д о б р о в о л ь н а я  и с п о в е д ь. Вторая моя история произошла вскоре...

Каждое утро из парадной нашего дома выходил стройный, худощавый, спортивный мужчина, садился в свою машину, красиво закуривал и стремительно уезжал.

Я написала ему письмо в духе "Я вам пишу – чего же боле...". Он ответил – вежливо, по-спортивному лаконично, но отрицательно. Я взбеленилась и решила отомстить.

Ехал он по улице на своем "Москвиче", я возьми и прыгни из-за дерева под колеса. Он свернул и на всей скорости врезался в это дерево. Я, естественно, убежала. Машину он покалечил, башку себе разбил... Думала, что посадит меня, но он милиции ничего не сказал. На второй день я сама пошла к нему: мол, извините и сколько с меня за ремонт. Он в квартиру не пустил, от денег отказался и бросил такие слова. "Жалко мне тебя, девушка". Оскорбил он меня. Вроде бы я такой человек, от которого даже денег не берут.

Если вы полагаете, что есть любовь, то, значит, она у меня была засчитайте ее.

С л е д о в а т е л ю  Р я б и н и н у. Меня потрясла статья американского криминалиста, открывшего у растений способность к переживаниям. Если на глазах растения обрывается любая жизнь, даже какого-нибудь паучка, то прикрепленный к растению прибор регистрирует волнение. А мы их рубим, косим, сушим и солим. Какой ужас! Значит, когда я тру морковку, она, бедная, кричит? Почему бы вам этим способом не проверить мошенницу Калязину? Ведь стоит поднести к ней цветок, как он начнет волноваться...

Уважаемая гражданка Цуприянова! Описанная вами теория не является доказанной, поскольку опыты этого криминалиста, проверенные учеными, не подтвердили его вывод. Поэтому морковку можно смело тереть.

Рябинин сидел и ждал Калязину, вороша страницы уголовного дела. Рядом, в соседних кабинетах, томились вызванные им люди: потерпевшие, свидетели, понятые и те женщины, среди которых должна опознаваться Калязина. В его комнатку они бы не вместились. И в коридоре держать их нельзя – могли обменяться информацией.

Подобных опознаний он сделал, может быть, сотню. Процессуальные нормы знает назубок, материалы дела читаны-перечитаны, все вопросы продумал, Калязину бесспорно опознают... Тогда чего ж он волнуется, скрывая это волнение от самого себя? Зачем бессмысленно листает страницы? Уж не боится ли той психической силы, про которую говорила Лида? При таком-то чистом дне?

Рябинин повернулся к окну...

Всю ночь лил дождь, сильный и мелкий, как душ. К утру тучи уползли куда-то к себе, оставив небо нетронутой синевы, без дымки и вроде бы и без воздуха – до того ясное, что полети там муха, было бы видно. Два облачка, выполосканные дождем, лебединой парой белели над универмагом. Отмытый и уже подсохший асфальт стал белесым. И землю, дождь вымыл даже землю в газоне, унеся всю пыль и весь мусор. Стрельчатые листья ирисов, отяжелевшие от пригоршней крупных брызг, горели таким блеском, что Рябинин двинул головой, чтобы уйти от него. Но блеск ринулся за ним, словно алмазные горошины покатились за его взглядом, лишь перемешав цвета и грани. Эти капли будут гореть до обеда, пока остывающее солнце не испарит их...

Ему вдруг показалось – да он видел вот сейчас за окном, – что-то огромное и черное пересекло утренний блеск листьев, как перечеркнуло. Пронеслось у самых окон, сверху вниз, упало с дома. Оборвался с крыши сугроб снега... Посреди чистого августа?

Рябинин стремительно обернулся, успев в миг, необходимый для поворота головы, догадаться, что он сейчас вздрогнет от неожиданности, и в этот же миг успев решить, что ему нужно сделать, чтобы испуг прошел незамеченным. Рябинин стремительно обернулся – вздрогнул очками и схватил ручку одновременно. И пока осознал виденное – секунду, две? – его сознание в четкой последовательности, но как-то разом сумело отвергнуть два предположения об увиденном... Ворона, посреди кабинета стояла гигантская ворона... Посреди кабинета стояла жуткая, неизвестная ему женщина... И наконец-то...

Посреди кабинета стояла Калязина.

В длинном темном платье, свободно ниспадающем до пола. На груди тянутым эллипсом висела грубая цепочка из серого тусклого металла. Голова запеленована жгуче-черной повязкой, как чалмой. Губы накрашены чем-то темно-коричневым... Есть ли такая помада? И видимо, темная краска втерта в щеки, отчего они лоснились сухим и мрачным блеском. Чем же от нее должно пахнуть – антидухами?

Рябинин ждал, что Калязина явится к нему другой, подобающей ее новой роли, да одной и той же она никогда и не бывала. Но играть так дешево...

– Садитесь. – Он бросил карандаш в пластмассовый стакан.

– Вы меня вызвали поговорить о парапсихологии? – спросила она гортанным, незнакомым ему голосом.

– Нет.

– Может быть, о парапсихиатрии?

– Нет.

– А о парабиологии?

– Нет.

– О парасоциологии?

Он промолчал.

– О параграфологии?