Долгое дело

- Могу, со следователем откровенничают. Девушка мне рассказала, что такое любовь. Идешь, говорит, по улице, берет он тебя за шею, все смотрят, а у тебя поджилки от счастья дрожат. В метро целует на глазах всего вагона, а у тебя сердце в пятки падает. На пляже лежишь обнявшись на виду отдыхающих и без солнца млеешь.

- К чему ты все это рассказываешь? - спросила Лида, наклоняясь к нему в ожидании важной и заключительной мысли.

- К тому, что идущая по улице парочка еще не означает любви.

- Нет, означает! Вот хоть столечко любви у них все-таки есть.

Она показала, сколько это - вот хоть столечко. Рябинин улыбнулся, разглядывая кончик ее мизинца, зажатого пальцами. Неужели он сел на пол, чтобы беседовать о проблемах любви? Он хотел поговорить о том, что встало между ними. Нет, это слишком - встало. Что-то прошмыгнуло мышиной тенью, что-то прошелестело внезапным ветром.

- А раньше о любви ты думал иначе, - догадалась она; догадалась сейчас вот, разглядывая его сверху, как с птичьего полета.

- Наверное, поумнел.

- Тогда лучше бы не умнел.

- Не понимаю, чем плохи мои теперешние взгляды...

- Раньше любовь была для тебя священна.

- Она и теперь священна, но только любовь, а не подобие.

- Для меня священна даже ее капля.

- Но любовь не бывает каплями. Она или есть, или ее нет...

Рябинин вдруг понял: о чем бы они сейчас ни говорили, они будут говорить только об одном - о той тени, прошмыгнувшей между ними, о том внезапно пробежавшем ветре; будут говорить, хотя он не понимая ни той тени, ни того ветра. Но говорить им лучше о любви, потому что где-то там, на любовных гранях, лежала отгадка и тогдашних ее ожогов-порезов, и сегодняшнего праздничного вида.

Пройдет, все пройдет, стоит лишь объяснить ей свое понимание любви, оказывается, уже новое, которое, оказывается, не похоже на старое. Почему же и как у двух любящих, проживших не один год людей случились разные взгляды на любовь? Да и только ли на любовь? Не вызвано ли это тем опасным супружеским молчанием, когда считаешь, что все и навсегда решено и сказано?.. Тогда он сегодня заговорит; заговорит немедленно, пока еще не поздно, и отныне будет каждую свою мыслишку, каждый пережитый шаг и каждый замеченный миг обсуждать с ней - пока еще не поздно.

- Лида, об этой самой любви нам стоит поговорить...

- Об этой самой? - перебила она.

- Да, черт возьми, об этой самой!

- Извини, ты мешаешь читать.

Она раскрыла книгу - "Последняя любовь". Рябинин вскочил... В передней негромко и невпопад подал голос телефон. И получилось так, что Рябинин вскочил к нему, к телефону.

- Слушаю.

- Следователь Рябинин? - официально спросил женский голос.

- Да.

- Звонят из больницы. Меня просили вам сообщить, что Вера Михайловна Пленникова умерла.

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Говорят: "Какая нелепая смерть". А покажите мне другую, покажите мне лепую!

Рябинин сидел у одной стены, Петельников - у другой. Между ними тянулся стол, и за этим столом, тоже в общем-то между ними, сидел Юрий Артемьевич Беспалов. Они молчали, отчего рабочий день прослушивался каждой своей жилкой: за стеной глухо возмущалась Демидова, в приемной постукивали каблуки, наверху печатала машинка, где-то бубнило радио, и всюду звонили телефоны.

- Говорят, раньше с вором поступали так: обмазывали его горчицей и выгоняли из города, - сообщил прокурор и внимательно посмотрел на вентилятор, словно ему и сообщил.

- А сардельку давали? - поинтересовался инспектор.

Рябинин незряче разглядывал торец стола. Он ждал. Чего?.. Хотя бы взрыва, эмоционального взрыва, в целительную силу которого он верил...

Бывали положения, когда нервы у всех напрягались медленно и верно, напрягались до того предела, за которым общение людей становилось невозможным. Тогда происходил взрыв - с упреками, возмущениями, криками и даже руганью. Первопричина напряжения от этого взрыва не исчезала, и вроде бы ничего не менялось, но люди облегченно вздыхали - как гроза прошла.

- Что же у нас есть? - наконец спросил Беспалов, больше обращаясь к инспектору.

- А ничего!

- Вам она что-то сказала...

- Про пальто, шляпу и фигуру покупательницы. Похожа на Калязину. Это предположение. Да и какой я свидетель...

- Дочка?

- Мать с ней на эту тему не говорила.

- Другие продавцы?

- Ничего не знают.

- Фальшивка что?

- Стекло, дюраль. Сделана умелыми руками.

- Сама изготовила?

- Вряд ли, скорее какой-нибудь любитель.

- Итак, мошенница опять уходит? - удивился прокурор.

- Почему же мошенница? - еще больше удивился инспектор. - Убийца она, а не мошенница.

- Что же будем делать?

Этот вопрос прокурор задал опять вентилятору. Рябинин знал, кому этот вопрос, потому что вентилятор не работал, не сделался мохнатым от быстрого вращения, а костляво белел на углу стола. Но ответил каким-то елейным голосом инспектор:

- Сергей Георгиевич знает.

- А если провести у Калязиной обыск? - тихо спросил Рябинин, и, как ему показалось, тоже у вентилятора.

- Нельзя, - сразу ответил прокурор, блеснув в упавшем солнце седым виском. - Для обыска нет законных оснований.