Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Именитый сосед князь Алексей Михайлович был высок ростом, дороден, двигался степенно, говорил с важностью, однако вид у него был немного потешный: огромный живот, длинная шея, выпяченная нижняя губа при отсутствии верхней, ноги тонкие, за что имел прозвище Черепаха. Выдвинулся Черкасский еще при Петре I, был членом Верховного тайного совета и слыл человеком осторожным, изворотливым.

Прибыли супруги Лопухины – приятели Марьи Ивановны. Княгиня Лопухина была приверженкой старой моды, одевалась на русский манер: вместо роброна – сарафан, вместо мантильи – душегрейка, а закрытое платье вышито русским жемчугом.

Молодой Шереметев красовался в красной фризовой куртке с серебряным шитьем, отделанной кружевами оливкового цвета, в черных туфлях.

Черкасский сразу почувствовал на себе общее внимание и завел речь о петровском времени, о себе. Как, будучи комиссаром в Петербурге, заведуя строительными работами, написал царю челобитную: мол, так и так, на работу выгоднее брать вольных людей, подрядчиков, а не государственных работных людей, которых сгоняли со всей России. Подсчитал, сколько людей привозят, сколько их болеет, сколько умирает за год и отчего выгоднее брать вольных…

– За то я и отличия, и вотчины получал. Да-а, великий был человек Петр Алексеевич! Неведомо, когда еще такой на Руси явится… Какую речь в день погребения его сказал Прокопович!.. «Не мечтание ль то, не сон ли?.. Велика печаль наша, истинна!..» – Сложив руки на животе, покрутил князь большими пальцами. – А Екатерина оплошку дала: хоть и не зла была, а по смерти его вскоре в набат велела бить, всех подняла, перепугала, а потом оправдывалась: мол, первое апреля, учиненный Петром день обманов. Говорил я про то ей – не слушала…

– А помните, Алексей Михайлович, – слегка шепелявя и заглядывая ему в лицо, вторил Лопухин, – вы-то молчали тогда степенно, как царь скончался, а Ягужинский?.. Как почал у гроба на Меншикова жалиться? Яко актер на тиятре, яко щеголь неистовый.

– Отчего ныне все не так идет, как надобно? – откидывая голову и выпячивая нижнюю губу, продолжал Черкасский. – Оттого, что нет у молодого царя хороших советников. Прежде-то советники были умные, дельные, а нынче кто? Долгорукие…

«Ах, Алексей Михайлович, – пронеслось в Наташиной голове, – истинно ли сие? – В те дни читала она французскую книгу «Об истинном и мнимом» и переносила ее на окружающее. – Оттого, что вы в силу вошли при Петре Великом, других отвергаете, за что Долгоруких невзлюбили?»

Марья Ивановна, как настоящая московская барыня, смелая и властная, любила порой удивить гостей, – взяв щепотку табака, понюхала и разразилась целой речью:

– Да что, по-вашему, царь-то Петр – Бог земной, что ли? Без единого изъяна, мудрости одни творил?.. А сколько помещиков лишились при нем своих крепостных! Жестокости какие! И всё города ему надобно строить… А безобразия, кои с русскими женщинами стали твориться? Не токмо плечи – она и грудь напоказ! Голышек наставил в Летнем саду! Тьфу, куда ни глянь – грудастые как живые стоят… Да и вы, батюшки мои, отстать боитесь! Пример взяли! Да срам это, срам!.. А что за дикий нрав у сего аспида был? Никого не боялся! Токмо он – закон всему. Парик, помню, сорвал с головы у Головина, на себя нахлобучил, а потом назад: мол, хватит, согрелся.

Петр Шереметев звякнул чашкой, давая понять, что недоволен, и горячо заговорил:

– Забыли вы, бабушка, что в младенчестве Петр стал свидетелем убийства дядьев своих? Как забыть такое и не стать самому жестоким? А ведомо ли вам, что Софья давала ему отраву, от коей он и обрел нервические судороги?! Торопился он оттого, что страна велика, а жизнь коротка. И никак нельзя было иначе! В Европах давно огонь Просвещения горел, а у нас тьма кромешная… Торопил царь покойный своих ученых, заводчиков, художников, купцов!..

«Петруша, – думала Наташа, – от правды ли такие слова говоришь или оттого, что главное твое мечтание – Варенька, и ты желаешь угодить отцу ее?»

Но тут сама Варя Черкасская, перебив хозяина, выпалила со всей непосредственностью:

– Помните, как государь передразнивать любил? Бывало, поглядит, как старый князь Трубецкой галопом на ассамблее скачет, и давай за ним следом…

Наташе стало скучно, и она опять перенеслась мыслями к Долгорукому. Шли они как-то раз по Невскому с озорницей Варей и важным Кантемиром, а навстречу – Иван Алексеевич. «Отчего не видать вас нигде?» – спросил. Не спускал глаз с ее заалевшего лица, и – ах, как забилось ее сердце! Уже наслышалась о нем худых слов: мол, царский фаворит, падок на лесть, чрезмерно дерзок. И отвечать старалась сухо:

– Отчего не бываю на балах? Оттого, что батюшка и матушка учили к скуке себя приучать.

– Как? – удивился он. – Можно, по-вашему, веселье не почитать?.. Будто не скучно вам книжки читать?

– Да, я склонность изрядную имею к чтению.

– Может, Феофана Прокоповича читали, как нещадно возопил он на меня? Может, оттого и немилостивы нынче?

– По делам и слова… – ответила она и отвернулась.