Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Долгорукие, как всегда, держатся вместе, стоят грудно. Алексей Григорьевич горделиво оглядывается, больше внимания обращает на царскую невесту, свою дочь, нежели на помолвленных. Впрочем, доволен он и Иваном – Шереметева умна, хороша собой, с характером, а Ивану, как коню, ой как нужны железные шенкеля, да и плеточка.

Марья Ивановна устала от света, множества гостей, однако, не спуская умиленных глаз с жениха и невесты, все примечает, во всем находит особые знаки, худые или добрые приметы. Архиерей благословил молодых, дал поцеловать образ в золотой оправе, осенил крестным знамением – это славно. Жених подарил кольцо с жемчугами и гранатами – напрасно, жемчуг к слезам; еще того хуже – в волненье кольцо уронил.

До глубокой ночи продолжается торжественная церемония. Заполночь отъезжают кареты, экипажи, сани, коляски запрудили улицу – ни пройти, ни проехать. В черном воздухе вспыхивают фейерверки, горят смоляные бочки, рассыпаются красные брызги – светло как днем! А с неба льется слабый свет звезд, сияние Млечного Пути, столь же таинственное и неведомое, как и будущее жениха и невесты…

После помолвки государь отпустил от себя Долгорукого на три дня, и все три дня князь не покидал шереметевский дом. Его как подменили – стал сдержан, молчалив, бокалы с вином лишь пригубливал, беседы вел толковые, даже пробовал играть на скрипке. Но с невестой держался на расстоянии. В мыслях-то, конечно, ласкал-обнимал ее, а наяву лишь пальчиков холодных касался. Боялся даже ненароком дотронуться до ножки ее – огнем обжигало. А уходя шептал: «Лазоревый цветок мой, дождусь ли? Скорее бы свадьба!»

Три отпущенных для помолвки дня пролетели быстро, и Долгорукий вновь вернулся в лефортовский дворец, к царю. А Наталье пришло время навещать своих сродников. В первую очередь дядю, Владимира Петровича, который по нездоровью своему в день помолвки отсутствовал.

Дядя был уже на ногах – сердечная боль отпустила, и он бурно выражал радость. Стол накрыт по-простому: холодная говядина, капуста, квас, любимое дядино желе из клюквы. Владимир Петрович потребовал подробного отчета о том, как прошел сговор, и Наташа охотно о том поведала:

– Ах, дядя, правду сказать, редко кому случалось видеть такое знатное собрание! Вся императорская фамилия была на празднестве, все чужестранные министры, все знатные господа, весь генералитет! Столько было гостей, сколько дом наш мог вместить… Все комнаты заполнены… А подарков сколько!.. Петруша поднес Ивану Алексеевичу серебра пудов шесть: старинные великие кубки, фляги золоченые… Когда мы выходили, простой народ запрудил улицу, и крики стояли, и славили меня: «Слава Богу! Господина нашего дочь идет за великого человека! Восславит род свой и возведет братьев на степень отцову!»

– Когда ж свадебка? – поинтересовался дядюшка.

Свадьбу решили играть 19 (6) января, на Крещенье. И не только потому, что за день до того Наталье исполнялось шестнадцать лет, но оттого, что на тот же день была назначена государева свадьба, а двойные свадьбы, известно, к счастью.

В день Богоявления

Девятнадцатого (шестого) января 1730 года Шереметевы ждали в гости государя. Иван обещал привезти его после праздника Богоявления, после великого моления на Москве-реке.

Стол был накрыт, сверкали свечи. Жесткая новая скатерть топорщилась на углах, а посреди ее мерцала серебряная и золоченая посуда, в высоких штофах переливались вишневые, малиновые, лимонные настойки, огурчики пупырились иголочками, красная рыба горела яхонтом, мясные закуски, буженина подернуты влагой…

Дворовые девушки бегали, спрашивая: «Когда носить пироги, куропаток, гусей?» «Не время еще!» – отвечала Наталья. Высокая, тонкая, стремительная, она прохаживалась вдоль столов, проверяя, все ли в порядке.

Время шло. Мороз изукрасил окна узорами, а гостей все не было. Наташа прислушивалась: не звенят ли колокольцы, не слышится ли храп лошадей? Не хлопнули ворота? Но – тихо.

Небо стало темно-васильковым, свечи на окнах – будто желтые цветки. Серебряные подсвечники синими огнями отражались и меркли в высоких зеркалах в простенках… Часы бьют девять раз: «Бом-м, бом-м…» Но и в этот час никто не возвестил о приезде гостей.

Зазвонили в последний раз колокола.

Настала ночь, тревожная и тягостная… Только не стукнул никто в ворота…

В полночь явился посыльный с цидулькой от Ивана Алексеевича: мол, так и так, государю нездоровится, не ждите… – Наталья, еду, какая портится, прикажи раздать дворовым, – сурово говорит Марья Ивановна, – а прочую назад, в ледники… – Да Бог с ней, с едой-то!.. А ежели что худое с государем приключилось?

Бабушка не утешила, не разуверила, сухо заметив: – Ежели мор – за грехи он в наказание нам дается… А ты береги себя да молись. Вот и весь мой сказ!