Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Утром Наталья бросилась в домовую церковь Знамения. Там в любимом местечке упала на колени пред образом Казанской Божьей Матери. – Господи, Ты можешь всё! Убереги государя нашего от напасти!.. Не пожил еще, не порадовался милостивец наш!.. Сколько раз наставлял Ты нас, Господи, на путь истинный, давал силы, когда сникал подавленный разум, просвети ж и теперь, пошли отблеск лучей Твоих…

Миновал день – от Ивана Алексеевича ни весточки. По Москве уже поползли слухи о болезни царя. Из разных концов приходили сведения о больных то ли черной оспой, то ли холерой. Дома помечали черной краской: сюда не суйся! Носили горящие поленья, держали зажженными смоляные бочки, окуривали ворота и двери горящей серой…

И поползли слухи разные, какие рождаются в черное время, один слух парализовал всех: будто ночью водили по Москве черного слона из Персии, от него-то и пошла та зараза неведомая…

В жару лежал император, лекари от него не отходили. Не отходил и князь Долгорукий – отчаяние его было безгранично. Ему говорили: «Уйди, не играй с огнем, заразишься…» – но он не слушал. Сам прикладывал холод, поил Петра морсом, протирал тело уксусом… Рядом неотступно находился советник, граф Андрей Иванович Остерман.

Тело больного юноши-императора покрылось красными пятнами. Они мучительно чесались, не давали ему спать, потом стали темнеть и превращаться в язвы. Даже язык его был изъязвлен, и вид Петра мог отпугнуть любого, кто ни взглянет, но только не преданного Ивана Долгорукого.

Через десять дней ждали кризиса. Кризис наступил, и государю как будто полегчало.

В домах гадали на царя: Наталья с Дуняшей – тоже. Налили в тарелку воду, поставили свечу, и капающий воск образовал в воде странную фигуру: большая голова, на ней – корона, рядом – телега, похожая на катафалк… Ой, как страшно-то!

Известно, беда не приходит одна, лепятся к ней другие напасти, и в шереметевском доме их уж не перечесть: болезнь государя, сломал ногу дядя Владимир Петрович, у бабушки участились приступы удушья (она теперь даже спала сидя). Но и этого мало: проснувшись как-то поутру, Наташа направилась в комнату брата, но на пороге ее остановила служанка: «Нельзя!.. Черная оспа! Велено не пускать!» В доме воцарилась пугающая тишина…

А через девять дней из Лефортовского дворца пришло известие: государь в агонии. Фаворит его – в нервной горячке. Да, было такое свойство у князя Долгорукого – в тяжелую минуту лишаться ума-памяти, отчаиваться и плакать, теряя последние капли бодрости (это свойство и приведет его к будущим бедам). И еще: не понимал он в такие минуты, что вокруг происходит.

А события вокруг происходили необычайные…

Тут автор обязан капитулировать перед вымыслом, ибо не поднимется рука дорисовывать сцены, разыгравшиеся в царском дворце в момент смерти императора. Да и вправе ли он заставлять говорить и действовать своих героев по своему разумению в столь ответственный момент? К тому же история не сохранила добросовестных свидетелей, а действующие лица в правдивых показаниях заинтересованы не были.

Ясно только одно: в одной из комнат собрались Долгорукие, и там шел спор о помолвленной, но не обрученной невесте государя Екатерине Долгорукой… Имеет ли она право на престол, ежели преставится Петр II? Как сделать ее законной царицей? Такой мыслью был одержим Алексей Григорьевич. И он бросил на кон последнюю карту: составить завещание от имени умирающего царя в ее пользу. Царь в агонии, подписать не может? Но ведь он еще жив! Иван не раз подписывал бумаги «под руку государеву», царь доверял ему!.. И цесаревна Елизавета подписала завещание вместо больной матери… Князь Иван сидел подле государя, лишь изредка отлучаясь из царской опочивальни, он смотрел на родичей своих помутившимся взором, в полубеспамятстве слушал их увещевания о том, что должен поставить пять букв на одном экземпляре завещания – «П-е-т-р-ъ», а второй дать подписать государю…

* * *

В Крещенье, в самый день назначенной свадьбы несчастный юный император Петр II скончался.

Более месяца лежал он в холодной комнате, прежде чем предали его земле. Траурная процессия двинулась из Лефортова к Кремлю. Лошади, покрытые черными епанчами, везли катафалк, на нем – гроб, богато украшенный… Офицеры Преображенского, Семеновского полков… Сановники, вельможи, генералы, иностранные посланники… За именитыми гостями, приехавшими со всех концов, – простой люд московский, полный искренней печали и недоумения…

Траурная процессия приближалась к Никольской. В шереметевском доме все прильнули к окнам. Петр Борисович хворал, но и он подсел к окну. Наталья в комнате у бабушки замерла на подоконнике: увидит ли она суженого своего – Ивана Алексеевича?

Идут! Едут!.. Черкасский, Остерман, Юсупов, Голицыны… Цесаревна Елизавета… Иван Алексеевич – вот он! Не узнать: плечи опущены, лицо черное. «Взгляни сюда, друг сердешный!» – молит Наталья. И, словно услыхав ее зов, Долгорукий поднял голову, глаза их встретились всего на миг, но как много они сказали друг другу!

Процессия шествует далее, в Кремль.