Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

В деревянной Москве часто вспыхивали пожары, но всякий раз при виде их Наталья Борисовна чувствовала себя погорелицей сама. Чего стоил один пожар в Головинском дворце! Растянувшиеся чуть не на три версты хоромы огонь охватил все разом, и в какие-нибудь два-три часа они превратились в груду пепла. Елизавета разгневалась не на шутку и велела спешно строить новый дворец. Согнали народу тьма, день и ночь стучали там топоры, и через какие-то три-четыре недели был возведен новый, к великой радости императрицы.

Наталья все стояла у окна и не двигалась, не в силах отвести взор от черных стропил и красных языков пламени. Огонь завораживал. Не мигая глядела она и чувствовала, будто не только там, на постоялом дворе, но и в ней что-то сгорает. Пылающий огромный куб напоминал ей нечто библейское, древнее, может быть, неопалимую купину? Уж не знамение ли свыше послано ей? Красные искры уносились в темное небо, рушились балки… Не так же и жизнь ее рушилась? Пепел, один пепел… Что делать, где найти силы жить далее? Дворцы не милы, свет опостылел, тянет ее к одиночеству, к затворничеству… Все прошедшее никуда не ушло, сердце все еще болит – о любимом муже, судьба коего так ужасна, о том, что пришлось пережить. А царица все подшучивает насчет женихов: мол, княгинюшка, ты еще молодая, какие твои годы!.. Какие годы? Уже тридцать шесть… Десять лет она – вдова.

Вдруг что-то послышалось. Слова? Кто произнес их? «Собери ум свой, смежи очи…» Да то ж слова Димитрия Ростовского!.. Остановила взгляд на груде черных головешек. Одна чернота – ни балов и веселий, ни румян и париков, ни драгоценностей не хочет она, только черный наряд, монашеское платье и единая мысль, ничем не нарушаемая, – о Нем. Уйти туда, где нет места ни печали, ни веселью, ни страстям, ни отчаянию. Только воспоминания о возлюбленном муже своем, ради которого бросила сродников своих, богатство, с кем страждала и скиталась. Сколько лет миновало, а ее все еще согревала любовь…

Лишь рассвело, накинула шубку, платок и выбежала во двор. Приблизилась к пожарищу… Черные доски еще тлели, кое-где выпрыгивали из них злобные языки пламени. Бах! И что-то рухнуло сверху – сердце так и оборвалось, тоже обрушилось…

В церковь, в Кремль, в храм скорее – молиться, искать утешения!..

Под высокими сводами Успенского собора стоял полумрак. Начиналась заутреня, возжигали свечи, и вот они уже засветили успокоительно. Стали различимы настенные образы. Знакомые библейские лики взирали взыскующе, а она на них – со страхом и робостью. Остановилась подле любимых пророков, писанных Дионисием, – тонкие одухотворенные лики утешали, внушали надежду… Склонилась у Владимирской Божией Матери. Окруженный золотым сиянием, кроток был Ее лик. Как научиться у Нее смирению, как воспринять терпение? А ей, Наталье, все не по себе: свет не мил, даже в родном Кускове, где живали матушка и батюшка, не находит места. И сыновья не дают ей утешения. Старший вот уже обвенчался с юной Строгановой, ушел, а младший, тот, что зачат в тюрьме в последний их час с Иваном Алексеевичем, страдает бесовским наущением…

Она страстно шептала:

– Господи! Прости мое дерзновение. Но скажу вслед за апостолом Павлом, что выпало мне на долю: беды в горах, беды в вертепах, беды от разбойных людей, да и от домашних тоже… Как снесла я все печали, не умерла, не лишилась разума? Что есть радость жизни – не ведаю. Отец Небесный, не попусти погибнуть! Матерь Божия, научи, вразуми!..

Долго стояла Наталья Долгорукая, сложив на груди руки, долго шептала молитвы, и постепенно стихала смута в душе, нисходил на нее покой. Она будто одеревенела и вот уже ощутила приближение чего-то тайного, неведомого, некоего восторга, сопровождающего истинно христианские чувства… Глазам ее представилось: птица над рекой с подбитым крылом, белый снег на Сосьве, белая черемуха, опять белый снег, но уже окровавленный – место казни драгоценного мужа.

– Все в тебе я имела, – шептала она, – и милостивого отца, и любящего мужа, и учителя, и старателя о счастии нашем. Господи, помоги, вразуми, что делать надобно, как поступать?..

Священник закончил чтение Евангелия, смолкло пение, народ расходился, гасли свечи, а она все стояла на коленях, не замечая вокруг никого. Вдруг почувствовала какое-то дуновение, будто кто наклонился. Свеча погасла, и за спиной послышался тихий шелест.

Обернулась – что-то смутное белело в углу. Он! Он стоял в углу – высокий, прямой, нездешний; негромко прошелестел его голос:

– Я жду тебя. Иди в монастырь.

Помертвев, так и застыла с повернутой головой… Дыхание стало прерывистым, будто нечем стало дышать. Приклонилась к храмовому полу лбом. Застыла на миг – и вздохнула с облегчением, будто пелена спала с глаз, нашло на нее исцеление, и тихая улыбка заиграла на лице.

Мысленно увидела себя княгиня в простом монашеском одеянии, с гладкими волосами, без украшений… Сидит она неговорливая, несуетная, не вопрошающая, но слушающая всякого, смиренная.

И решила: поедет в Киев, примет постриг.

Конец разлуке