Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Кто это?.. Всадник пришпорил коня, ударил хлыстом – и промчался мимо. Девочка ахнула, увидав, что вся ее красно-белая юбка заляпана грязью. Ой! Что теперь будет от надзирательницы бабы Арины?! И в село нельзя, ни матушки, ни сестрицы Матреши, – надо назад! Хорошо бы Марфа Михайловна сперва попалась…

Но – первой встретила бабка Арина. И сразу в крик:

– Куда моталась-бегала? А-а-а, платье-то!.. Без спросу ушла, юбку замызгала!.. Граф приказал крепкое смотрение за вами иметь, а ты? На хлеб на воду посажу! В чулан запру! Вон с глаз моих, дурища стоеросовая!

Девочка сжала маленький рот, опустила глаза: чтобы не выдать возмущения, охватившего ее…

Платье она, конечно, помыла, повесила сушить, а так как было еще рано, то юркнула в постель. В комнате обитали маленькие актерки, девочки уже проснулись, разговаривали. Их долго отбирали в шереметевских имениях – чтобы «ликом были приятны, видом не гнусны», чтоб голос имели и двигаться могли не без изящества.

Девочка легла рядом с Таней Шлыковой и шепотом рассказала о том, что приключилось утром.

– Знаешь, кто был на коне? – зашептала Таня. – То ж, верно, молодой граф, Николай Петрович. Красавец, говорят, и строгий…

Черноволосая девочка задумчиво поглядела в окно: березы, одетые в прозрачные бледно-зеленые платья, напоминали юных танцорок. А может быть, свечки в зеленом дыму?..

Так Паша Ковалева, будущая звезда шереметевского театра, увидела графа Николая Петровича Шереметева, который потом полюбит ее, даст много-много счастья, но и бед тоже…

Заболела-таки черноглазая девочка, побегав по сырой майской земле. Посадила бы ее баба Арина в чулан, кабы не болезнь да не заступничество Марфы Михайловны. Обедневшая дальняя родственница Шереметевых, старушка Марфа Михайловна с давних пор жила в Кускове. Происходила она из знатного и несчастного рода знаменитых князей Долгоруких.

Как Варваре Черкасской-Шереметевой когда-то приглянулась девочка-калмычка Аннушка, так Марфу Михайловну с первого взгляда приворожила Пашенька. Тихой улыбкой освещалось лицо старой княгини, когда девочка пересмешничала: изображала подруг, самого режиссера Вороблевского, даже Анну Буянову, графскую фаворитку. А уж птиц певчих! – любой голосок повторяла.

– Скворушка ты моя, – ласково говорила княгиня. – Хворь на тебя напала, вторую неделю лежишь горячая… Должно домовой опять проказит!

– Отчего? – расширились в изумлении глаза девочки. – Вы видали домового?

– Видала – не видала! Другие видали и сказывают: ежели что не по нему – вредит…

– Зачем, тетушка? В чем я-то провинилась?

– Ты пока не провинилась, а вот… давно это было… Жила тут сестрица нашего барина Петра Борисовича. Горькая судьба ей выпала!.. И все любовь виновата…

– Да? Расскажите, Марфа Михайловна.

Старушка взяла вязанье и, перебирая спицы маленькими ручками, стала рассказывать о Наталье Борисовне, дочери фельдмаршала, сестре кусковского барина.

– Царицей стала Анна Иоанновна и сразу невзлюбила она нас, Долгоруких, весь род решила извести… Дьявольской силы обрела власть, и тут повыскакивали лешие, кикиморы, водяные, черти, домовые… Вот и кусковский домовой стал изводить Натальюшку, гнать из родного гнезда.

– Братец ее, ты знаешь, господин сурьезный… Откажись, говорит он, от жениха, ведь помолвлена – не повенчана! Она, душенька моя, в слезы: дескать, ежели в силе был, так нужен мне был, а как в горе – так бросить его?.. Брат свое: «Откажись! Ноги моей на твоей свадьбе не будет».

– И как же она, бедная? Что стало с Натальей Борисовной? – Лицо Паши пылало, глаза стали еще больше.

– Что сталось? Венчание было, и свадьба была, только, думаю я, грустней той свадьбы и не бывало, – я одна-единственная при том венчании присутствовала… Одна провожала ее в дальний путь. Куда? Да в ссылку, в ссылку за мужем! В глухие края… Радость Натальюшки перемешалась со слезами горючими…

– А как же домовой?

– Как? Лет десять миновало. Вернулась Наталья назад. Уже вдовой. А по пути в Москву остановилась в Кускове – как же, родное место, тут жил ее батюшка… И что бы ты думала? Батюшка не признал графиню. Никто ее не узнал. Как такое понять? Не иначе, нечистая сила…

Девочка слушала старую княгиню, затаив дыхание, сердце ее сжималось от жалости к неведомой Наталье Борисовне. Лицо горело – то ли от болезни, то ли от жалостливого рассказа.

– Так и ушла она не узнанной в Москву, а там… Злой дух опять похозяйничал… В Кремле ей было видение: казненный муж поднял голову свою и говорит ей: иди в монастырь!

– И она пошла?

Старушка коснулась девочки:

– Да ты горишь, скворушка моя! Огнем полыхаешь… Не помогли мои снадобья? Надобно господам сказать, графу.

– Что вы, Марфа Михайловна!

– Мне перечить?! – рассердилась старушка. – Будет упрямиться! Завтрашний день непременно скажу.

На другой же день привела молодого графа Николая Шереметева.

Приближались сумерки. Горела свеча. В пламени ее граф увидел два огромных черных глаза, совершенно неподвижных. А она в облике его почувствовала нечто властное, «приказное»: такому человеку нельзя перечить… Он сделал шаг к ее постели, потрогал лоб и строго спросил: