Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Но: если Петр Борисович был человеком цельным, естественным, поглощенным строительством Кускова, то его сын Николай напитался в Европе некоторым скептицизмом, восприятием мира в сентиментальном и в романтическом смысле. К тому же – единственным наследником несметных богатств Черкасских и Шереметевых.

Вот почему о Николае Петровиче весьма нелестные слова оставил его бывший крепостной, ставший профессором университета, цензором, А. В. Никитенко: «Между своими многочисленными вассалами он слыл за избалованного и своенравного деспота, незлого от природы, но глубоко испорченного счастьем. Утопая в роскоши, он не знал другого закона, кроме прихоти. Пресыщение наконец довело его до того, что он опротивел самому себе и сделался таким же бременем для себя, каким был для других… В его громадных богатствах не было предмета, который бы доставлял ему удовольствие…»

Да, своевольный баловень судьбы, да, «испорчен счастьем», да, никого от себя не отпускал и гордился, что крепостные не бегут, а однажды дал вольную… за бочонок устриц, за деньги же отказался: «На что мне деньги?» Все так. Но… Но именно под властным его крылом растет целое поколение крепостных актеров, музыкантов, художников, танцоров, композиторов – русских! Крепостной композитор Степан Дегтярев сочиняет первую русскую ораторию «Минин и Пожарский», хоровые произведения. Мастер Батов будет делать прекрасные балалайки, гитары, скрипки. Свои таланты крепостные показывают в резьбе по дереву (не отличить от гипса, от камня); будет усовершенствована сложнейшая механика сцены, имитирующая дождь, ветер, гром. Да и сам Никитенко за способности свои получил вольную.

И вот еще что: думается, слова Никитенко относятся к тем годам Шереметева, когда не было рядом его актрисы Жемчужинки, которая была спасительным якорем в море вседозволенности. Ни в чем не было запрета, никто не перечил, и лишь она вступается за наказанных, хлопочет, порой укрощает графа, проявляя немалую твердость характера. Вместе с тем так нежна, полна такого очарования, что все перед ней смиряется…

Для нее граф строит новый театр – останкинский: премьеры, блеск бриллиантов в зале, сановные гости, успех, аплодисменты, августейшие особы…

Но вновь сгущаются тучи, раздаются злые сплетни, а еще громче – муки собственной совести актрисы. Она винит себя в греховной связи, в не освященной церковью жизни. Граф тоже: ведь он знаком с жизнью мальтийских рыцарей, дед его был кавалером этого древнего ордена, его страшит второй круг ада, где мучаются невенчанные влюбленные.

Наконец 6 ноября, в маленькой церкви Симеона Столпника, что на Арбате, совершается их тайное венчание…

Невиданные приемы устраивал отец Елизавете Петровне, великой Екатерине II. А Николай – Павлу I в дни его коронации.

Шереметева нервировали отношения Екатерины II и ее сына. В Зимнем дворце один фаворит сменял другого. То появлялись гигантские фигуры братьев Орловых, то одноглазого Потемкина в халате; Григорий Орлов (как вспоминала Н. К. Загряжская) со своей разрубленной щекой имел вид настоящего разбойника. Как вспоминает та же Загряжская, можно было слышать такой разговор с Орловым: «Что за урод! Как только его терпят?» – «Ах, батюшка, да что же ты прикажешь делать? Ведь не задушить же его?» – «А почему же нет?..»

И каково было Николаю Шереметеву, самим положением обязанному сохранять «дипломатический статус» у власти? Павел I стал магистром Мальтийского ордена, его покровителем, когда Наполеон захватил Мальту, и рыцари двинулись в Россию под покровительство магистра. Графа Шереметева Павел сделал хранителем печати ордена.

Между тем против императора уже разгорался заговор. Шереметев держался так, что никто не посмел его вовлечь в те приготовления. Граф не запятнал свою совесть, за что вдова-императрица впоследствии опекала его сына…

У графа и Прасковьи Жемчуговой шел последний, самый печальный период жизни. Она жила в сказочном дворце, Фонтанном доме, бродила по мраморным лестницам, из малиновой гостиной в белую залу – и была как в золотой клетке. Лишь Таня Шлыкова, наперсница, разделяла ее одиночество, да еще художник Н. И. Аргунов, да архитектор Джакомо Кваренги.

Представим, как бы мог поведать о случившемся шереметевский дворецкий в письмах своих сестрице.