Доля ангелов

Скользнул глазами по дымному пространству, ничего не замечая. Спроси меня через секунду-другую: кто сидит за соседним столом, едва не соприкасаясь рукавами, — не ответил бы.

Никто, впрочем, ничего не спросил.

Он исчез. Растворился бесшумно.

Но не бесследно.

Маленькая, в пупырышек, салфетка, сложенная аккуратным уголком, белела на краю стола. Я заметил ее сразу и готов был поклясться, минутой раньше ничего там не было.

Странная все же коллизия! Ничего определенного не смог бы сказать про людей. Даже собеседника помнил смутно. А клочок бумаги бросился в глаза, как пульсирующий сигнал тревоги, датчик атомной электростанции.

Такая родилась аналогия.

Еще секунда вроде бы — и рванет.

Была когда-то такая планета… Земля.

Опасливо, двумя пальцами, потянул салфетку. Не рвануло.

Записка была корявой. Кособокие, приземистые буквы с трудом укладывались в слова: «Azay-le-Rideau. Manoir de la Remonière».

Что за хрень такая?

Заболела голова. Тяжеленный кузнечный молот мощно бухнул в висок. Боль немедленно отдалась в затылок. А в висках долбануло снова. Еще раз. И — еще.

Надо ли говорить, проснулся с головной болью. Тупой. Пульсирующей. Монотонной.

Было ясно — надолго. Потому что всерьез.

Сон третий,

в котором душа моя обнаружила Лестницу

Прежде должен сказать: он пришел не сразу, этот сон.

Не следующей ночью. И даже не той, что наступила потом.

Увы.

Три безумных дня голова моя раскалывалась, как тыква, по которой размеренно долбили увесистым кулаком.

Дело, однако, заключалось в том, что били изнутри и никак не могли расколоть окончательно.

Говоря по-человечески, было очень больно. Ничего не помогало. Ничего не лезло внутрь — никакие пилюли. И проверенные способы не работали. Плохо мне было, как никогда.

Третья ночь наступила, и я не то чтобы заснул — провалился. Отключился вдруг, неожиданно. И то слава Богу. Хоть так.

Сон приснился тоже какой-то… нездоровый. Ущербный. А вернее — щербатый. Урывками.

Вроде пил сначала в каком-то баре, может — том же, где все началось. Может — другом. Непонятно.

Так же было темно и тесно. Шумно. Накурено. Саксофона, правда, не наблюдалось. Никаких — потому — «Осенних листьев».

Было мне отчего-то не по себе.

Вроде надо на что-то решиться. Съездить, что ли, куда-то. Не помню.

А не хочется. Ломает.

Однако ж собрался. Понял: надо. Лучше — сейчас.

Потом, возможно, не хватит сил. Затянет обыденность, внешний порядок вещей. Лень спеленает туго, как деревенская повитуха новорожденного младенца.

И все останется как есть.

Кошмары ночами. Тупая апатия днем. Осязаемые часы-песчинки тяжело пересыпаются из прошлого в будущее. А настоящего — нет. Бесконечное созерцание ускользающего времени.

И все едино: пей — не пей, кури — не кури…

Следы от вязкого пластилина на кончиках пальцев и горькая сухость гортани с утра. Только и всего.

Огляделся по сторонам.

Меня никто не видел. То есть видели, конечно же, многие — никто не замечал. Даже руку, поднятую над головой, расторопный официант разглядел не сразу.

На улице моросил дождь. Невесомая влажная пелена облепила лицо, пахнуло свежестью, ароматом влажной травы, мокрой землей. Откуда бы? Вокруг — куда ни взгляни — тускло поблескивал влажный асфальт.

Deja vu.

Сон на том внезапно оборвался. Не занавес еще, но затемнение — выражаясь языком драматургическим.

Потом я вдруг очутился за рулем непонятной машинки. Именно что машинки, маленькой, тесной и такой допотопной, что рычаг переключения передач находился прямо под баранкой.

Вдобавок — на проселочной дороге, ухабистой, узкой. И — вязкой. Потому что дождь. Очень сильный. Ливень. Пелена воды застилала лобовое стекло.

Машинка содрогалась дряхлым тельцем и, похоже, всерьез подумывала о том, чтобы немедленно развалиться на запчасти. В ближайшей луже.

Движок рычал и захлебывался на пределе возможностей.

А я, несмотря ни на что, гнал как сумасшедший. То есть пытался гнать. Даже ногу свело, оттого что давить на педаль газа приходилось с нечеловеческим усилием.

Но — каким-то чудом — продвигались вперед, в кромешную тьму.

Желтоватый — не в пример теперешнему, пронзительно-белому — слабенький свет фар стыдливо плескался в потоке воды. Проникал, понятное дело, недалеко. По такой погоде, впрочем, следовало говорить: неглубоко.

Дорога между тем уперлась в ворота.

В хилом мерцании фар разглядел кованый узор. Даже издали было понятно — старинный.

Выходило — приехали. А вернее, приплыли. Вот уж действительно.

Посигналил. Подождал. Снова нажал на клаксон. Тишина. Только дождь монотонно барабанил по крыше, бился о стекла. Выходить не хотелось, хоть режь. Понимал, однако ж, что надо.

Вылез.

Прохладная вода обрушилась на голову, просочилась за воротник, залила глаза.

Воздух был… Именно! Пропитан свежестью, ароматом мокрой травы… Точно так, как почудилось давеча на пустынной улице, залитой неживым неоновым светом.