Доля правды

Клейноцкий прервался, выбил пепел из трубки и в задумчивости начал вновь ее набивать, выбирая табак из бархатного мешочка. По помещению разошелся аромат ванили.

— Почему я об этом заговорил?

— Мы тоже задаем себе такой вопрос, — не выдержала Соберай.

Клейноцкий вежливо ей поклонился.

— Вне всякого сомнения, дорогая пани прокурор. А говорю я об этом, ибо заметил, что кроме преступления в состоянии аффекта существует еще нечто такое, что можно было бы назвать преступлением в желчи. Оно довольно характерно для того уголка на Земле, который мы, хотим того или нет, называем родиной. Аффект — это внезапный взрыв эмоций, это импульс и слепота, которые упраздняют все наложенные культурой сдерживающие факторы. На глаза падает кровавая пелена, и важно лишь одно — убить. Желчь — это решительно нечто иное. Желчь накапливается потихоньку, по капельке. Поначалу лишь изредка случается отрыжка, потом она переходит в неприятную изжогу, мешает жить, раздражает своим постоянным присутствием, как ноющий зуб, с той лишь разницей, что причину желчи устранить во время одной процедуры невозможно. Мало кто знает, как с ней жить, а тем временем каждая минута — это еще одна капелька действующего на нервы раздражения. Кап, кап, кап. — Каждому «капанью» сопутствовала затяжка трубкой. — И в конечном счете мы чувствуем одну лишь желчь, ничего иного в нас не остается, и мы готовы на все, чтобы с этим покончить, не чувствовать горечи, унижения. Это как раз тот самый момент, когда люди бросают все к чертовой бабушке, если, к примеру, желчь накапливалась на работе. Некоторые сбрасывают самих себя — с моста ли или с крыши высотки. Иные же набрасываются на других. На жену, отца, брата. И мне кажется, именно с этим мы имеем дело в данном случае. — Он указал трубкой на бледный труп Эли Будниковой.

— Короче говоря, приступаем к конкретике, — вставил Шацкий.

— Не иначе. Вряд ли вы допускали мысль, что я собираюсь гнать пургу целый день.

Соберай подняла бровь, но не произнесла ни слова. У Вильчура не дрогнуло даже веко. Сидящий до сего времени молча и абсолютно неподвижно, он, видимо, счел, что вступительные игры закончились и пора приступать к делу. Выразилось это в том, что он слегка наклонился на стуле и, оторвав фильтр, закурил.

— Признаюсь, дело странное, — заговорил Клейноцкий, а Шацкий подумал: начинается! Он всегда считал профилировщиков своего рода ясновидящими, которые забрасывают следствие таким количеством информации, что некоторая часть этого наверняка подходит. О том, что по дороге были какие-то нестыковки, никто позднее не помнит. — И если бы не то обстоятельство, что в обоих случаях убийца — одно и то же лицо, а это не подлежит никакому сомнению, я бы предположил, что в случае второго убийства вы имеете дело с подражанием. Слишком уж тут много различий.

— Например? — спросил Шацкий.

— Обе жертвы погибли от потери крови. Будто бы сходство. Но посмотрим на детали. У мужчины очень аккуратно перерезаны паховые артерии. Решение в некотором смысле элегантное, кровь вытекает чрезвычайно быстро, конец, точка. У женщины же горло раскурочено так, что напоминает жабры, а это означает несколько ударов ножом в бешенстве. У него было нестерпимое желание наказать ее, унизить, обезобразить, и то, что кровь заливает ей лицо и тело, что брызжет на него самого, ему не мешало. При таком способе убийства там должно быть все забрызгано кровью.

Шацкий вспомнил широкую кармазинную лужу на втором этаже покинутого особнячка.

— То есть первое преступление совершено «в желчи», и теоретически оно должно было бы закрыть дело. Убийство совершено, желчь вытекла вместе с кровью жертвы, затем приходит спокойствие, потом чувство вины и угрызения совести. Такова динамика. Но он почему-то убил во второй раз. — Клейноцкий встал и принялся расхаживать по залу. — К тому же обе жертвы были раздеты. Будто бы сходство. Но посмотрим на детали. Женщина в голом виде подкинута в общественное место, то есть унижена в очередной раз, все это явно показывает, насколько сильна была потребность в убийстве. Поэтому можно исключить, что убийца — чужак или случайное лицо. Мужчина же висит в укромном месте, мало того, бочку можно даже интерпретировать как одежду, в конце концов она не нанесла ему особого вреда. То есть все выглядит так, будто убийца на сей раз подсознательно стеснялся своего поступка, в то время как раньше жаждал, чтоб о нем услышал весь мир. Почему? Этого мы пока не знаем, но я советую предположить, что ключом к загадке является первое убийство и стоящие за ним мотивы. Второе же, с позволения сказать, является дополняющим, оно не ключевое. Извините за циничный тон, но я отдаю себе отчет в том, что на данном этапе вас, прежде всего, интересует поимка убийцы.

— Вы все время говорите «он», — вмешалась Соберай. — Что, профиль подходит для мужчины?