Доля правды

Клейноцкому не нужно было продолжать — с тех пор, как возникло это дело, Шацкий каждую минуту слышал в голове тиканье часов, просто теперь часы тикали громче и быстрее. Если они найдут потенциальную жертву — найдут и убийцу. Мужчину ли, женщину, несомненно, кого-то, кто связан с семьей Будник. Не исключено, что он уже знает этого человека. Шацкий взглянул на Соберай — она все еще расспрашивала Клейноцкого о каких-то пустяках, потом перевел взгляд на Вильчура — тот разговаривал по телефону в углу зала. Он подумал о Шиллере, о Мищик, о муже Соберай, о странном патологоанатоме Мясницком, о судье Татарской, о мужчине, который остановил его утром возле магазина. Все они были каким-то образом повязаны, знакомы с самого детства, проводили время в одних и тех же местах, распускали сплетни, узнавали чьи-то тайны. Он не был параноиком и не допускал мысли о заговоре молчания сандомежан, но заметил, что все чаще старается быть сдержанным в контактах со своими новыми земляками.

До сего времени он только предчувствовал, что решение загадки кроется в стенах старого, возникшего на заре польской истории города. Теперь он был в этом абсолютно уверен.

4

По причинам более чем очевидным пресс-конференция его миновала, а от каждого вопроса о «шерифе-юдофобе» Теодоре Шацком Мищик отделывалась, невозмутимо заявляя, что надзирающий за следствием прокурор занят по службе. Раньше они практически не говорили на тему первой полосы «Факта», начальница лишь лаконично сообщила, что имела долгий разговор с генеральным прокурором и был он далеко не из приятных. За то, что у них не отобрали дело и не передали его в окружную прокуратуру в Кельцах, следовало поблагодарить именно генерального — узрев себя в газетах в плавках («Сауна Фемиды»), он возненавидел таблоиды, к тому же некое высокопоставленное лицо подтвердило ему, что если кто-то и сможет разогнать весь этот провинциальный дурдом, то только этот седой прокурор. Шацкий был реалистом и знал: кому-то очень не хотелось, чтоб он вернулся в Варшаву. А он и не собирается.

Шацкий посмотрел пресс-конференцию и последующие комментарии по телевизору. Половина вопросов касалась еврейских ритуальных убийств, другая половина — серийного убийцы. Четвертая власть с трудом скрывала азарт: наконец-то и на берега Вислы пожаловал настоящий серийный убийца. Да пожалуй что и не скрывала вовсе. Он заметил, что националисты потихоньку поднимали головы, а политики, некогда попавшие в немилость за свои взгляды, теперь были вновь обласканы СМИ и добавили колорита политической тусовке. На экране красовались в основном типы из правых католических партий, и все они старались приодеть антисемитскую агитку в облаченье интеллектуальной публицистики типа «я только спрашиваю», а ведущие делали вид, будто принимают это за чистую монету.

«Следовало бы задаться вопросом, а всегда ли народ Израиля был лишь жертвой? Конечно, существует кошмар Катастрофы, но есть и кровожадный Ветхий Завет, есть бомбардировки Ливана и стена, разделившая палестинские семьи. Я не утверждаю, что за сандомежскими событиями стоят евреи, хотя в городе, где в прошлом случались всякие инциденты, это приобрело бы символическое значение. Было бы опрометчиво делать вид, что на свете существует народ, абсолютно неспособный к агрессии, ибо подобный образ мыслей может привести к эскалации трагедии».

Что ж, дураками свет стоит. Он решил отгородиться от этого шума и сосредоточился на доказательствах. Еще раз просмотрел все протоколы, старые и новые. Мало утешительного. Заброшенный особнячок на Замковой стоял вдалеке от людских взоров, и конечно же никто ничего не видел. Там не было ни одной камеры. Шестизначные числа не были номерами старых милицейских удостоверений, проверка лагерных номеров и идентификаторов гаду-гадутакже ничего не дала. Маленьким шажком вперед стало подтверждение гипотезы Клейноцкого — Будникова и ее муж не были убиты в одном и том же месте. Кровь Эльжбеты найдена только в нескольких местах лужи, отстоящих друг от друга на одинаковом расстоянии, что весьма подозрительно — все выглядело бы иначе, будь она там убита. Очень важное обстоятельство: коль скоро убийца делал все, чтобы они перестали искать место первого преступления, оно, по всей вероятности, могло навести на его след. Это подтверждало, что убийца — лицо не случайное. Поэтому-то Шацкий и велел тщательно обследовать территорию вокруг особняка на предмет крови. А вдруг убийца дал промашку, где-то пролил самую малость и тем самым указал направление, откуда пришел, или, сам того не осознавая, оставил им дорожку из хлебных крошек. Хлеб и кровь — снова какая-то идиотская символика.