С этими господами барон явно на короткой ноге - разговор заводит непринуждённо и, не размениваясь на дежурные фразы, сразу же переходит к сути:
- Почтенный магистр заинтересовался передовицей в свежем номере "Края". У него возникло недоумение по поводу редакционной политики.
- Вот как? - издатель спокойно ждёт продолжения.
- Да, - подтверждаю я. - Не сочтите мой вопрос некорректным...
- Ну что вы, магистр, ни в коем случае. Обратная связь с читателями чрезвычайно для нас важна. Прошу вас, изложите ваши замечания прямым текстом, без дипломатической мишуры.
- Извольте. Вы не опасаетесь, что после сегодняшней эскапады вашу газету просто прикроют? Зная наместника, могу с уверенностью сказать, что он, по меньшей мере, рассержен.
- Не сомневаюсь, - собеседник чуть усмехается. - Но вы, похоже, не в курсе актуальных веяний с континента. На высочайшем уровне решено, что пора немного раздвинуть рамки текущего публичного дискурса. Проще говоря, прессе теперь позволено больше. Неофициально цитируют даже фразу его величества: "Пусть писаки не поджимают хвосты". Данную позицию довели до всех крупных чиновников на местах. Согласитесь, на этом фоне закрытие критически настроенного издания будет выглядеть неуместно.
- Что ж, спасибо за разъяснение. Мой опыт, правда, подсказывает, что пресловутые рамки дискурса можно не только раздвинуть, но и, при необходимости, сузить, причём в кратчайшие сроки. После чего припомнить имена тех, кто слишком вольно интерпретировал фразу насчёт хвостов. У нас, в конце концов, нет недостатка в службах, чьи сотрудники отличаются исключительно крепкой памятью...
- Вы имеете в виду Тайную Стражу? - неожиданно вмешивается усач; его шелестящий голос раздражает меня не меньше, чем снулый взгляд. - Полагаете, нам следует опасаться?
- Не берусь об этом судить, - отвечаю сухо, удивляясь столь провокационным вопросам. - Я всего лишь прочёл некий текст в газете, которую вы финансируете. Всё зависит от того, в какой степени статья соответствует вашей личной позиции.
- А что насчёт вас, магистр? Вы считаете нынешнюю государственную политику абсолютно справедливой и взвешенной?
- Я недостаточно компетентен для таких обобщений.
- Весьма похвальная скромность. Но вы ведь можете оценить ситуацию хотя бы на местном уровне? Разделяете ли вы мнение, что автономия острова, закреплённая на бумаге, давно превратилась в фикцию?
Этот допрос начинает меня всерьёз беспокоить. Чего они от меня добиваются? Почему ведут себя так свободно, словно уже сбросили меня со счетов?
Или у меня паранойя? Может, коммерсант общается так со всеми, кроме вышестоящих? И его нахрапистая бестактность - не более чем стандартная черта нувориша? С чего я вообще решил, что он заодно с бароном, и воспринял его слова как грозный намёк? Нельзя увлекаться, надо мыслить чётко и без эмоций...
В глазах у меня темнеет, но в этот раз виноваты не чьи-то чары - просто я переутомился от шума, духоты и необходимости постоянно быть начеку; природа напоминает, что игры в агентов сыска мало подходят для стариков.
- Прошу простить, господа. Я ненадолго выйду на воздух.
- Вас проводить, магистр?
- Спасибо, барон, не нужно. Скоро вернусь.
Покинув гостиную, выбираюсь в маленький ухоженный сад. Дождь, к счастью, как раз утих, а пронизывающая сырость, которая осталась после него, неплохо прочищает мозги; каменная дорожка блестит, и я бреду по ней, пока мне не попадается беседка с сухой скамейкой. Сажусь и, сгорбившись от усталости, пытаюсь прийти в себя.
Моё уединение прерывается неожиданным и даже несколько комическим образом - по дорожке со стороны дома идёт Полина в сопровождении некоего субъекта с внешностью стареющего художника-неудачника. Он, поминутно встряхивая нечёсаными кудрями, что-то говорит об искусстве и о прекрасных музах, а она благосклонно слушает. В руках у неё миниатюрная хрустальная плошка и столь же миниатюрная ложечка - моя благоверная на ходу угощается пьяным мёдом, причём, судя по всему, это уже не первая порция.
Жена не то чтобы выглядит совсем опьяневшей, но её кошачья грация стала несколько нарочитой, а улыбка - плотоядно-лукавой; кудрявый поклонник, словно в гипнозе, не отводит восхищённого взгляда. Я ему даже слегка сочувствую; бедняга просто не понимает, что для Полины он - минутное развлечение, а единственным художественным объектом, способным её заинтриговать, являются аккуратно выведенные цифры в чековой книжке.
Дальше ситуация развивается строго по канонам водевильного жанра - парочка сворачивает к беседке и замечает меня; я учтиво киваю. Любитель искусства бормочет: "Прошу прощения, я вас оставлю", после чего сконфуженно ретируется, Полина же вонзает в меня возмущённый взгляд:
- Ты специально за мной следишь?
- Разумеется. Видишь - сижу в засаде и дожидаюсь твоего появления.
- Это не смешно, Александр!
Она хочет всплеснуть руками, но вовремя вспоминает, что всё ещё держит плошку; аккуратно ставит её на лавку:
- Я долго молчала, но теперь изволь меня выслушать.
- Знаешь, Полина...
Сбившись, я замолкаю на полуслове.