Долина Колокольчиков

Наши взгляды встретились. В глубине глаз Берти плясали отблески лунного света, и мне сразу вспомнились глубокие синие воды Шепчущего моря. В самую короткую ночь в году они полны переливающихся жемчужин, которые держат над головой ундины, поющие Песнь Неба под крестами южных созвездий. Волшебную песнь, очаровывающую, призванную оберегать море от тьмы и дарить любовь.

Голден-Халла положил руку мне на плечо и испытующе посмотрел в глаза. Как будто сосредоточенно искал в моём лице ответ: не лгу ли? Правда ли уверена в себе? Или просто слишком хороша в обманах?

– Берти… – мягко, с лёгким укором шепнула я, согретая этим предполагавшимся как суровый взглядом.

Шёпот получился куда более нежным и женственным, чем я планировала. В тишине замершей комнаты он прозвучал как шорох крыльев вспорхнувшего с ветки соловья.

И тогда зрачки Голден-Халла расширились. Не успела я что-то ещё сказать, как он наклонился и поцеловал меня.

Ох…

Мне показалось, что я глотнула молодого лесного вина – искрящегося, невесомого, как танец нимф на выпавшей до рассвета росе. Приоткрытые губы, сбившееся дыхание и горячий язык, длинные пальцы, огладившие мою скулу, подбородок, шею – поцелуй был как лето: удивительный и скоротечный. Как цветы и кофе, как хло́пок и лён, как далёкая мелодия виолончели, плывущая над полуночными холмами.

Я почувствовала, как у меня пылает лицо. Голден-Халла проскользил губами вдоль моей щеки.

– Если позволишь, я поцелую тебя ещё раз. – Его горячее дыхание опалило мне ухо. – Мы никому не скажем.

Мурашки побежали по моему телу и что-то сладко потянуло в животе оттого, каким проникновенным и тихим был его голос. Я судорожно вздохнула.

– Я думаю, – потянувшись к нему в ответ, позволив красно-рыжим прядкам волос щекотать мне кожу, шепнула я так заговорщицки, будто кто-то мог нас подслушать, – я бы действительно хотела ещё один поцелуй, Берти. Или два. И да, мы никому не скажем. В том числе друг другу: уже начиная с завтрашнего утра это будет секретом, и…

– Хватит болтать, – хрипло оборвал он и, обхватив меня за талию, уложил на кровать. Он навис сверху и стал целовать меня в уголки глаз, и в губы, и в шею, и снова в губы.

Мне казалось, кто-то сорвал с меня все предохранители чувств. Лёгкость, переменчивость, текучесть, свобода – когда я закрывала глаза, мир плясал вокруг нас с Голден-Халлой, полный синих, изумрудных и жёлтых красок, напоминающих о лесных фонариках в темноте потаённой рощи, и мне хотелось глотать воздух полной грудью, но в то же время я задыхалась в сладкой жаркой тесноте между нами. В поцелуях Берти оказался таким же непредсказуемым, как в жизни, и открытость перемешивалась в нём с запрятанной опасной силой, и мне это безумно нравилось.

Мурашки. Вздохи. То требовательные, то нежные касания сильных пальцев.

А ещё мне нравилось, что, вопреки всему, не возникало ощущения, будто происходит что-то фундаментальное, что нужно будет потом нести с собой и в угоду чему перестраивать наши отношения. Нет, близость с Берти напоминала просто ещё один наш с ним будоражащий, эмоциональный, глубокий и, конечно, игривый разговор, который давно хотелось завести, потому что эта тема с этим собеседником вызывала дикий интерес. И вот теперь так приятно и легко, потому «разговор» получается потрясающим, и твои ожидания полностью удовлетворены, и ты хочешь добавить ещё пару «фраз» – ключицы, шея, царапинки на его лопатках… – а потом покрыть это вуалью тайны и иногда очень глупо улыбаться, вспоминая.

Голден-Халла был до пепла горяч.

Наконец мы остановились, прислушиваясь к себе и друг другу, наслаждаясь невидимыми искорками, пляшущими вокруг: у мерцающего аквариума с осомой, на корешке книги, на покрывале, запястьях, ладонях, груди… Везде. Казалось, в комнате неуловимо пахнет свежескошенной травой и тёплыми солнечными лучами в начале июня.

В сердце смешались радость и боль. «Ничего фундаментального, – повторила я собственную мысль, убеждая себя. – Ничего. Ничего».

Мои щеки и кончики ушей пылали.

Помнится, знахарка Кайла предсказывала, что встреча с Берти сильно повлияет на меня. Да и предчувствие в хижине Голата говорило о том же. Сейчас я не могла объяснить, что именно изменилось во мне за это путешествие, но чувствовала, как в душе открылась какая-то запертая прежде дверца, и знала, что это – очень ценный дар, за который была бесконечно благодарна. В первую очередь ему – Голден-Халле. Но не только. Также Моргану, Силграсу, Хеголе, всей истории Долины Колокольчиков, сотканной из призраков прошлого, звучащих под луной признаний и тихих молитв о храбрости, нужной, чтобы совершать чудеса…

Моё сердце вновь сжалось.

Какое-то время мы с Берти молчали, кажется, думая примерно об одном и том же.

Затем Голден-Халла кашлянул, будто возвращаясь в реальность. Он нежно провёл пальцем по моим губам, потом своим пафосным жестом убрал со лба назад волосы и сразу же задорно улыбнулся, переходя на привычную нам дружескую манеру общения: