Но сегодня Гарвус мысленно вырвал страницу со словом «свобода» из своего воображаемого дневника, и вместо этого смотрел на другой идеал.
Он, прах побери, заботится о тех, кто ему дорог.
Да, как умеет. Да, несовершенно, наивно и глупо – но изо всех своих пепловых сил.
Поэтому сегодня – к праху свободу! Морган не допустит, чтобы его друзья отдали собственные жизни в обмен на чужое искупление.
«Ну а кто тебе сказал, что платить надо именно смертями и болью? – Моргану вдруг ясно представилась физиономия Голден-Халлы. – То, что твой личный опыт до сих пор включал только такие варианты, не означает, что это универсальное правило».
Ох уж этот Берти. Солнечное чудовище, способное довести до белого каления кого угодно.
Гарвус вдруг вспомнил, как однажды, ранним туманным утром, они с Голден-Халлой неспешно шли по песчаной отмели вдоль холодного моря. Берти выгуливал своего пса, Морган со скуки сопровождал его. Дело было еще когда оба работали на острове Этерны.
«Не существует никакой помешанной на власти вселенной, которая не даёт никому и шага сделать вне её суровых, не пойми кем выведенных правил, – разглагольствовал Берти без особой причины, просто потому что на него снизошло настроение пофилософствовать. – Есть поступки и их последствия. Всё. Никакой судьбы, никаких наказаний. Решения только за нами. И если уж вселенная за что-то и выступает, то за добро. А почему большинство считает иначе – ну так это, на мой взгляд, чисто вопрос воспитания. Нас учат всего опасаться и быть благоразумными. Ведь такими людьми гораздо удобнее управлять, не так ли? Скажи, у тебя были строгие родители, Морган?»
Морган тогда послал его в пень.
А сейчас, плотнее кутаясь в шуфу под искрящимся снегопадом, он детально проигрывал в памяти ту беседу. А потом ещё одну, подобного толка. И ещё. И всевозможные подобные монологи за авторством Страждущей. «Мы сами создаём свою судьбу, – улыбалась она. – И диктуем, какой у нашего мира будет характер».
Боги, подумать только: он всё-таки по-настоящему, пожалуй, даже чересчур сильно привязался к этой смешливой и слишком живой Ловчей, жительнице его любимо… кхм… знакомого ему королевства.
Чем больше Гарвус, продолжавший вглядываться в горизонт, думал о Тинави и Берти, тем сильнее в нём звучал робкий неуверенный голос:
Поймав себя на том, что уже всерьёз раздумывает над шансами на всеобщую победу и даже прикидывает, как всё это отразится на дальнейшей судьбе Седых гор, Морган резко остановился и с подозрением сузил глаза.
Пепел! А что, если Берти оставил его здесь именно затем, чтобы он в одиночестве дошёл до таких мыслей?
Кому как не Голден-Халле знать, сколь склонен Морган к сомнениям, как он, слишком долго размышляя о чём-то, в итоге умудряется перейти от одной гипотезы к совершенно противоположной. Если бы Тайны Магического Мира не были доказательной наукой, Морган бы уже давно съехал с катушек из-за обилия разных вероятностей.
Да. Наука понятна и однозначна. А в остальном его только и спасает, что твёрдое следование своим идеалам.
Вот только… Всегда ли это идеалы – или иногда ими прикидываются страхи?
Гарвус закрыл глаза и устало подставил лицо ночному небу, позволяя крупным хлопьям снега оседать и таять на на его щеках.
Было уже совсем темно, когда Фиона добралась до последнего перед Долиной погодного разлома.
Однако, миновав полосу мерцающего тумана, она вскрикнула и резко натянула поводья, чтобы не задавить не пойми откуда взявшегося в этих пустынных краях человека.
Он раздражённо рявкнул на неё, и тотчас Фиона узнала того самого «беленького» – Моргана Гарвуса, что так дерзко разговаривал с ней на мосту.
Неподалёку от колдуна скучало аж две уставшие лошади.
– Что вы здесь делаете?! – опешила Фиона.
– Негодую и жду рассвета, чтобы закопать одного хитрого идиота в землю, – проворчал он.
– Этот рыжий и девушка – в Долине? – Ледяная леди бросила взгляд вперёд, где виднелись очертания деревни.