Долина папоротников

 – Моего деда? – ахнула Лиззи. – Мистера Бродерика? Как такое возможно? Он ведь умер... Погиб на охоте.

 – Пропал во время охоты, – поправил ее отец. – Тела никто так и не видел. Ни его, ни юного Роланда. Кэтрин, твоя мать, милая, в их погибель так и не поверила. До конца полагала, что если и не отец, то брат уж точно остался в живых... Потому и таилась пуще прежнего, не желала ни о Раглане, ни о наследстве, ей полагающемся, слышать. Боялась повторения однажды случившегося... – Хэмптон протянул руку и коснулся обложки дневника у дочери в руках. – Это дневник твоей матери, не так ли? – спросил он при этом. – Она говорила, что делала записи... Сокрушалась, что так и не забрала его с собой. Или лучше: не кинула в огонь.

 – Почему? К чему было таиться? Все из-за Роланда, маминого брата? – не выдержала Лиззи. – Повторения чего она так страшилась?

Она присела напротив отца с явным намерением выяснить все досконально, не упустить ни единой детали.

Заглянула ему в глаза:

 – Расскажите, как есть, умоляю. О письме и маминых страхах, о ключе... моем деде... Обо всем.

Отец мотнул головой, как бы признавая ее право на правду, спросил:

 – Что рассказала Кэтрин? – поглядел на дневник.

 – О вашем знакомстве и жуткой сцене на берегу, – ответила Лиззи. – О том, как Роланд ранил тебя... Как она страшилась больше тебя не увидеть. И как услышала странные звуки от окна... На этом записи обрываются. Что тогда приключилось, отец? Почему маму считали погибшей все это время?

Мистер Хэмптон кивал головой в такт каждому произнесенному дочерью слову.

И начал такими словами:

 – Твоя мать была особенной, Лиззи, – с этого, пожалуй, и стоит начать – светлой, волшебной. Маленькой феей! Звонкой, как колокольчик. Маленьким солнцем, ослепившим меня с первой же встречи. Если любовь с первого взгляда и существует, то это была она... – выдохнул он с тихой улыбкой. – Я поддался ей не задумываясь, окунулся как в омут с головой... Жил ожиданием новой встречи. Страшась и помыслить о разлуке... Любовь, как сильно она все меняет: преображает или повергает в уныние. – Лиззи невольно взглянула на мужа, он так и стоял у окна. Глядел на нее из-за стекол очков... – Мы объяснились довольно скоро, – продолжал отец, – встречи на берегу многое открыли нам друг о друге. Таиться не было смысла... И вдруг это свидание с Роландом... его дикое поведение. Признаюсь, я замечал его странные, неприязненные взгляды, но полагал, то братская ревность, настороженность к незнакомому человеку, страх разлучиться с сестрой. Меж близнецами присутствует крепкая связь... Но он... он был болен сестрою, чувством к ней, во сто крат превосходящим братские привязанность и любовь. Он боготворил Кэтрин совершенно в другом, противоестественном смысле, и я понял это несколько позже, в ту же ночь после случившегося ранения. Сама сцена на берегу мне этого не открыла... Я все еще заблуждался на этот счет.

37 глава.

                                                          37 глава.

Отец поглядел в лицо ошарашенной дочери, коснулся ее руки в ободряющем жесте.

 – Теперь ты знаешь, отчего было непросто открыть эту правду: она слишком ужасна, чтобы в ней признаваться. Порочная страсть к собственной сестре помутила Роланду разум, он сгорал от желания ей обладать... сделаться больше, чем брат, получить от девушки то, что по праву принадлежит только мужу. И невозможность этого добиться делала его все мрачнее и мрачнее... А потом появился я, и он испугался лишиться сестры. Был готов на убийство, если придется...

Лиззи, бледная, но с ярко горящими щеками, глядела в пол, не в силах вместить открытую отцом правду. Представить матушку объектом подобного извращенного чувства казалось делом невероятным... Она и вовсе не думала, что такое возможно. Жила в своем собственном, тщательно оберегаемом родителями мирке, если и видела людские пороки, то лишь вполне безобидные для осмысления... Не столь возмутительно гадкие.

Но прятаться было поздно: ящик Пандоры открыт.

И Лиззи спросила:

 – Что случилось той ночью? – Отец должен знать, она достаточно взрослая, чтобы это вместить. Пусть сердце ее и противилось новым открытиям...

 – Раненого, истекающего кровью, меня препроводили в Раглан и выделили комнату в замке, – продолжил Хэмптон рассказ. – Доктору, явившемуся помочь с раной, правды, конечно же, не открыли: мол, револьвер ненароком выстрелил в процессе чистки. Или нечто подобное... Мистер Бродерик особенно настаивал на молчании, я подчинился. Он зашел ко мне после перевязки, сказал, нам нужно поговорить... Я очень страшился суровой отповеди, укора с его стороны, готовился привести тысячу доводов против любого из них, однако был удивлен: «Ты, действительно, любишь Кэтрин? – спросил он меня. – Даже теперь, после случившегося на пляже?» Я ответил, что она не несет вины за преступные действия брата, что Роланд надумал дурного о моих истинных чувствах, намерениях в отношении сестры. И мистер Бродерик казался довольным ответом... Он улыбнулся, несмотря на глубокую складку, пересекавшую его лоб.