Долина забвения

Мы наняли две рикши, чтобы доехать до «Дома Обаяния». В одну сели мы с Волшебной Горлянкой, другая была целиком для Помело. Она со стоном еле подняла ноги, чтобы забраться в рикшу, затем глубоко вздохнула. Через десять минут мы уже были у «Дома Обаяния», который отличался классической элегантностью, подходящей для скромного провинциального города. Когда слуга объявил о нашем приходе, Обаяние, похоже, тут же выскочила из постели. Она прибежала к нам в ночной рубашке, обхватила Помело за плечи, уставилась ей в лицо и встряхнула ее.

— Ты не призрак! — воскликнула она. — Разве я не была права?! Ублюдок нам все время врал! Там была тропинка!

— Вековечный мертв, — просто сказала Помело.

Обаяние отступила на шаг:

— Что? Ты уверена?

— Целиком и полностью. Мы видели его тело и лицо. Но сейчас у меня слишком болят ноги, чтобы подробно рассказывать.

Обаяние велела служанке проводить Помело в ее комнату и снять с ее ног бинты. Она приказала приготовить теплую воду и травы, чтобы обмыть стопы и снять отеки. Нам показали наши комнаты — прекрасно обставленные будуары. Служанка наполнила ванну горячей водой, и я смогла смыть с себя все загрубевшие слои кожи, чтобы снова стать мягкой и гладкой. Как только я выбралась из ванны, другая служанка обернула меня полотенцами. Я скользнула в просторную блузу и штаны. Еще одна служанка принесла закуски и чай и разложила их на столике. Я ела так жадно, будто бедная крестьянка — которой я стала за это время. Осушив кружку с чаем, я легла в постель и проспала почти до полудня.

Мы сели за стол для завтрака, и, как сказала Помело, вид у нас был такой беспечный, что она с трудом нас узнала. Но каждый раз, когда я проклинала Вековечного, я вздрагивала — мне казалось, что за этим последует пощечина, удар, что меня повалят на землю. Страх стал привычкой, и я знала, что потребуется время, чтобы от нее избавиться.

Большую часть дня мы отдыхали, давая возможность успокоиться ноющим мышцам. И пока служанки массировали наши ноги, мы вспоминали, как помогали друг другу. Мы разделили общий страх и сумели выжить. Этого было достаточно, чтобы мы остались сестрами до конца жизни. Мы позволили Помело самой рассказать о том, как умер Вековечный. Во время рассказа она, должно быть, пережила все заново. Лицо ее напряглось, когда она описывала, как карабкалась по камням, а ноги ее болели так, будто она ступала по раскаленным углям. Боль почти ослепила ее. Солнце продолжало нещадно палить, а где-то в темноте леса затаились тигры, и она вздрагивала при каждом звуке.

Помело потянулась к нам и сжала наши руки:

— Они были ко мне добрее, чем родные сестры. Они могли бы бросить меня и спастись, а не рисковать жизнями, чтобы мне помочь.

Мы скромно ответили, что уже устали слышать ее благодарности. Наконец она дошла до того момента, когда на дорожке под нами показался Вековечный. Она задрожала и ухватилась за меня, опустив взгляд. Мы видели, что она мысленно вновь оказалась там, на горной тропе. Она выпучила глаза, лицо ее исказила гримаса. Помело тяжело дышала, не в силах продолжать рассказ. Неожиданно она вытянула вперед руки — и воображаемые камни полетели вниз. Она сказала, что их было больше десятка, но ему хватило и одного.

— Я часто мечтала о том, чтобы он умер, — простонала она. — Я даже думала его убить. Но если бы я знала… что увижу его глаза, а в них — невообразимый ужас… Пока я не увидела, как он лежит, изогнувшись, будто древесные корни, а вместо лица у него — кровавый обрубок… И я спрашивала себя: неужели я это сделала? Как я могла сотворить такое? Отныне я всегда буду видеть его без лица. Будь он проклят!

Она с ненавистью смахнула слезу.

— Я ненавижу его за то, что он заставил меня желать его смерти. Он сделал меня бесчеловечной.

Позже в тот же день мы вспоминали о том, как Вековечный нас обманул. Мы все отрицали, что любили его. Нас ввели в заблуждение, заставили так думать. Мы сравнивали стихи, которые он нам читал, его обещания, подарки, рассказы о семье. «Ах! Он и тебе это говорил?!» Мы просеивали его ложь в поисках того, что могло быть правдой. Было ли в ней хоть что-то хорошее?

— Плохие стихи были его собственного сочинения, — заявила Волшебная Горлянка. — С чего бы ему присваивать себе чужие отвратительные стихи?

В разговор вступила Обаяние:

— У него было не все в порядке с головой, и, должно быть, болезнь началась после опалы и казни его отца.

— Я не буду его жалеть, — сказала Волшебная Горлянка. — Прошлое не может извинить его поступки. Это просто прошлое.

Я не простила Вековечного, и я знаю, каково это — поверить в ложь, а потом оказаться преданной. Это будто трещина в стене за твоей спиной, которая медленно и незаметно расширяется, и ты не узнаешь о ней, пока целый дом не рухнет тебе на голову.

@@