Долина забвения

Я не ожидала, что она об этом подумает, поэтому мне нужно было быстро придумать отговорку: «Все знали, что старый наркоман едва мог встать с постели, чтобы пописать. От него остался только мешок с костями. Но какая разница, кто из них заразился раньше? В итоге они оба оказались больны сифилисом, и все думали, что от нее он мог передаться куртизанке, которая даже не подозревала об этом. Хурма целыми днями пила чай из хвойника, но безо всякой пользы. Когда у нее из сосков начал сочиться гной, она намазала их ртутью, и ей стало очень плохо. Язвы подсохли, и она подумала, что вылечилась. Но через шесть месяцев руки у нее почернели, и она умерла».

Старая Дрофа выглядела так, будто ей на голову только что свалился горшок. Знаешь, мне и правда стало ее жаль, но мне пришлось быть беспощадной. Я спасала себя. В любом случае я не стала продолжать, хотя мне хотелось еще сказать, что кто-то узнал, от чего умер лжец-комиссионер — от той же самой болезни, от которой чернеют руки. Я сказала, что именно поэтому так за нее испугалась, когда увидела ее руки. Она пробормотала что-то о том, что это не болезнь, а проклятые печеночные пилюли. Я сочувственно посмотрела на нее и посоветовала ей показаться доктору, чтобы проверить ее ци^[17] и отказаться от этого лекарства, потому что, очевидно, оно не идет ей на пользу. Затем я продолжила: «Надеюсь, никто не подумает, что у вас сифилис. Но слухи распространяются быстрее, чем их можно остановить. А если люди увидят, как вы дотрагиваетесь до красавиц черными пальцами, они могут пустить слух, что больны все обитатели дома. Затем сюда придут бюрократы от здравоохранения, всем придется пройти осмотр, и дом закроют до тех пор, пока не убедятся, что никто не болен. Кому такое нужно? Я не хочу, чтобы меня кто-то осматривал. Даром заглядывал в самые интимные места. И даже если все мы здоровы, эти ублюдки так любят взятки, что им в любом случае придется заплатить, чтобы они не сфабриковали свой отчет».

Я чуть подождала, чтобы она обдумала мои слова, а потом перешла к главному: «Матушка Ма, мне только что пришло в голову, что я могу помочь вам, чтобы этот слух не ушел далеко. Пока вы приводите в порядок печень, разрешите мне стать наставницей Вайолет и учить ее. Я научу ее всему, что знаю. А как вы помните, когда-то я была в десятке лучших красавиц Шанхая».

Старая Дрофа поверила мне. Она слабо кивнула.

Чтобы закрепить успех, я добавила: «Если нужно будет задать мерзавке взбучку — не сомневайтесь, я не буду медлить. Так что когда из ее комнаты раздадутся мольбы о пощаде, вы будете знать, что я все делаю правильно».

Что думаешь, Вайолет? Умно, правда? Все, что тебе нужно, — пару раз в день вставать под дверь и громко молить о пощаде.

@@

Ни на миг я не принимала своей новой доли, а просто стала меньше ей сопротивляться. Я чувствовала себя как узник, готовящийся к казни. Я больше не скидывала на пол принесенную мне одежду и надевала ее без возражений. Когда мне принесли летние блузы и панталоны из легкого шелка, я была рада их удобству и прохладе. Но мне не нравились ни их стиль, ни цвет. Мир стал тусклым. Я не знала, что происходит за пределами стен цветочного дома. Были ли улицы всё еще заполнены протестующими? Остались ли в городе иностранцы? Я — похищенная девочка-американка, попавшая в приключенческий роман, последние страницы которого безжалостно вырваны.

В один из дней, когда за окном шел проливной дождь, Волшебная Горлянка сказала мне:

— Вайолет, помнишь, раньше ты притворялась куртизанкой? Ты флиртовала с клиентами, пыталась очаровать особо тебе полюбившихся. А сейчас говоришь, что никогда не представляла себя одной из нас.

— Я американка. Девочки-американки не становятся куртизанками.

— Твоя мать — мадам в первоклассном цветочном доме.

— Она не была куртизанкой.

— Откуда ты знаешь? Все китайские мадам начинали как куртизанки. Иначе как они могли бы изучить этот бизнес?

От слов Волшебной Горлянки меня замутило. Мама могла быть куртизанкой. Или даже хуже — она могла быть обычной проституткой на одном из кораблей в гавани. Едва ли ее можно было назвать целомудренной. У нее были любовники.

— Она сама выбрала себе занятие, — сказала я наконец. — Никто ее не заставлял.

— С чего ты решила, что она сама выбрала для себя такую жизнь?

— Мать никогда не позволяла никому навязывать ей свою волю, — сказала я, затем подумала: «И посмотрите только, какую жизнь она заставила меня вести!»

— Ты смотришь свысока на тех, кто не может сам выбрать, чем им заниматься?

— Мне их жаль, — ответила я. Никогда я не относила себя к этим жалким людям, и я знала, что сбегу отсюда!

— Меня тебе тоже жаль? Можешь ли ты уважать того, кого жалеешь?

— Ты защищаешь меня, и за это я тебе очень благодарна.

— Но это не уважение. Считаешь ли ты меня равной себе?

— Мы с тобой совсем разные… разные расы, разные страны. Нельзя ожидать, что жизнь у нас будет одинаковой. Значит, мы не равны.

— Ты имеешь в виду, что мне стоит довольствоваться меньшим, чем тебе?

— Не я установила такой порядок.

Внезапно лицо ее побагровело от ярости: