Дом корней и руин

Алекс начал потихоньку откатываться назад.

– Окна моей спальни выходят в сад, – сказал он, махнув рукой в сторону дома. – В детстве меня мучили такие кошмары из-за этих холмов!..

Я еще раз оглянулась на них и пошла следом за Алексом.

– Кошмары?

– О да, – усмехнулся он. – Я часто засиживался допоздна и читал страшные сказки при свечах, после того как мама укладывала меня спать. Воображение разыгрывалось и выходило из-под контроля.

– А что ты представлял?

– Я думал, что эти холмы набиты костями, – с ухмылкой признался Алекс. – Воображал, как кости прорываются из земли и растут, как розы, о которых так мечтал отец. – Он поднял руки и, скрючив пальцы, соединил их в замок.

– Жуть какая, – пробормотала я.

Несмотря на утреннее тепло, по коже побежали мурашки.

– О, у меня было много жутких мыслей в детстве, – согласился Алекс и, разжав руки, снова покатил свое кресло к дому.

С одного из деревьев сорвалась огромная белая птица и приземлилась прямо перед нами. Павлин выпрямился в полный рост, поднял голову и издал оглушительный вопль.

* * *

– Лей-ко-зис-ти-чес-кий, – попробовала я еще раз, сидя за мольбертом и подготавливая основу для пробного портрета.

Изгнанные из сада недовольным павлином, мы переместились в маленькую библиотеку на втором этаже и приступили к работе.

– Лейкозистический, – повторил Александр, четко проговаривая звуки.

– Лейкозистический!

– Вот, уже лучше.

– Так странно.

Я отложила карандаш и достала одну из палитр.

– Ты про слово? – спросил он, вытянув руки вперед и разминая запястья.

– Про идею в целом. Белые птицы, которые должны быть синими… или это синие птицы, которых сделали белыми?

– И то и другое.

Я выдавила несколько цветов в центр палитры. Вместе они точно смогут передать теплый оттенок кожи Алекса.

– Зачем нужны белые? Разве синие не прекрасны?

– У мамы был такой в детстве. Ее любимый питомец. Когда она стала хозяйкой Шонтилаль, она решила, что белые павлины лучше впишутся в эстетику поместья. Отец согласился. Они потратили много лет на совершенствование стаи. До репродуктивного возраста дорастают только птицы с мутацией.

Я начала смешивать краски.

– То есть они уничтожили целую ветвь… генетического материала, – запнулась я, подбирая правильные слова, потому что эта область науки была совершенно мне не знакома, – просто для красоты?

Алекс изменился в лице; по его презрительному выражению было понятно, что он думает об этой практике.

– Именно так. Теперь ты понимаешь, почему я так хочу добавить к своему гербу алиссум?

– Понимаю.

Теперь я действительно поняла. Если бы мне пришлось выбирать какую-то сторону в споре, я бы предпочла согласиться с Александром. Мысль о том, что столько птиц с великолепным пятнистым оперением было убито только для того, чтобы сохранить эстетику садов семейства Лоран, вызывала отвращение. Я постаралась отогнать от себя это кровавое видение.

– Думаю, я готова приступить. Начну с лица, поэтому, когда ты займешь нужное положение, постарайся особо не двигаться.

– Говорить тоже нельзя?

– Чуть-чуть можно, но лучше все же постараться не нарушать позу, – ответила я, подбирая правильную кисть. – Это не должно быть мучительно для тебя. Если почувствуешь, что хочется… – По привычке я чуть не сказала «встать», но вовремя остановилась. – Подвигаться, попить или еще что-нибудь, мы можем сделать перерыв. Я стараюсь не забывать, что передо мной живой человек, но если я увлекусь, то ты всегда можешь напомнить мне об этом.

Он улыбнулся:

– Хорошо. Как начнем?

Фредерик поднял Александра из кресла и усадил на мягкий диван, обитый оливковым бархатом.

– Как тебе удобнее всего сидеть? – спросила я, внимательно глядя на него.

Он потянулся, попробовал разные позы: подпирая лицо рукой, сидя на краю дивана с выпрямленной спиной, полулежа в подушках и положив одну руку на спинку дивана. Все было не то.

– Можем попробовать последнюю позу, – неуверенно предложила я.

Мне не очень нравилось, но для начала сойдет. Скорее всего, я загрунтую этот слой, но хотя бы потренируюсь.

– А можешь немного наклонить голову вправо? Вправо относительно тебя, – уточнила я, когда он неправильно повернулся. – И назад. Слишком сильно… – Я беспокойно потерла руки. – Можно я помогу тебе? – спросила я.

– Будь добра. А то я чувствую себя как-то глупо, – признался он, по-прежнему сидя со склоненной головой.

– И выглядишь тоже, – шутливо заметила я.

Я помедлила, прежде чем дотронуться до его лица. Мне доводилось писать множество портретов: залы Хаймура украшали изображения моих сестер и племянниц, маленького Арти и Уильяма. Я уговаривала горничных и лакеев позировать мне в свободную минутку, рисовала ни о чем не подозревающих рыбаков, пока они сидели на пирсе в ожидании клева. Но я еще никогда не изображала такого необыкновенно красивого человека, как Алекс. Почти ровесника. К тому же с каждым днем он нравился мне все больше и больше.

В этом есть какая-то особенная близость. Дотрагиваться до него, осторожно поворачивать в правильном направлении. Наконец я собралась с духом и коснулась ладонями его лица, чтобы чуть наклонить голову. Алекс судорожно вздохнул: